Надежда Васильева - Блаженны кроткие. Повесть

Интересно… Даже тень исцеляла… Как это? Вот бы с ней произошло что-нибудь такое, что заставило бы окончательно поверить в то, что Бог есть, и никогда в этом больше не сомневаться. Только Бог-то себе цену знает. В поддавки не играет. Не приемлет «торгов»: ты докажи – и я поверю! Твоя воля: хочешь – верь, а хочешь – нет. Хотя… Однажды нечто очень странное произошло и в её жизни. Она суеверно никому никогда не рассказывала об этом, даже сестре и дочери. Это была их с Богом тайна…

…Случилось перед самым Новым годом. Вместо зарплаты выдали работникам фабрики изделия: бюстгальтеры, купальники, плавки. Торговать она не умела, да и стыдно ей, главному инженеру, на рынке стоять. Денег оставалось только на хлеб. Муж, Санька, давно глаз не казал. Занять больше не у кого. На рынок пошла не покупок ради, а так, прогуляться. Сколько можно одной дома сидеть? На прилавках перед Новым годом – глаза разбегаются. А на душе до того скверно, хоть волком вой. Подошла к ларьку, где продавали сыр. Свежий! Запах – аж слюнки текут и голова кружится. Но – увы и ах! – в кошельке последняя сотенная, не разбежишься. А так хочется! Господи, если Ты есть, сотвори чудо!.. Тут же себя одернула – нашла, о чем Бога просить! У людей настоящие беды и несчастья, а ей, видишь ли, сыра захотелось. Раз хочется – купи маленький кусочек. Не жалей, разменяй сотенную. А-а! Была не была! – решительно открыла кошелек. Что это? В отделении, где хранились визитки, – три купюры по десять тысяч! Откуда? Не может быть. И сотенная как лежала, так и лежит. Вот это сюрприз! Не удержалась, попросила взвесить полкило. Вот уж точно: «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…» Но все-таки откуда взялись эти деньги? Может, кто долг отдал?.. Да нет, вроде никто у нее уже давно не занимал, сама еле концы с концами сводит. Дочь Нина целую неделю в Петербурге, на учебе. Приезжает только на выходные. Подложить не могла. Милость Божья? Горько усмехнулась. Ну как же! По Божьему веленью, по моему хотенью… А на душе так тревожно стало. Скорее прочь с рынка, не глядя на соблазны. Пришла домой да с ходу в гостиную, как была – в пальто. Села на диван – не отдышаться, словно гнался за ней кто. На кошелек как на чёрта смотрит. Будь что будет. Загляну ещё разок. И заледенела: три новенькие купюры упрямо лежали в отделе визиток! Никогда не крестилась, а тут… Откуда что и взялось. Чтобы унять нервную дрожь, приняла валерьянки. Не помогло. Тогда сонных капель наглоталась. Сморило. Но какая-то неясная тревога, даже страх, не оставляли ещё несколько дней. И самое главное, рассказать никому нельзя. Не поверят, чего доброго, на смех поднимут или, того хуже, подумают – умом тронулась. Да и внутренний голос подсказывал: «Молчи, Любушка! Молчи громче!» Так обычно шептала ей мать, когда в детстве от какой-нибудь маленькой удачи спирало дух и хотелось кричать на весь мир.

И ведь именно после этого стала почитывать Библию. Но многое в ней казалось странным, спорным и непонятным. Вот, например: «А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Ну как это?! Простить того, кто ни за что ни про что плюёт тебе в лицо? Молиться за того, кто на твоих глазах зверски истязает невинного?.. Это никак не укладывалось в голове. Несколько раз перечитывала это место, а душой принять не могла, как, впрочем, не могла принять и саму действующую церковь. Войдешь – давит что-то и всё тут. Скорее выйти хочется. Вот и сегодня… И слова худого сказано не было, а она уже в голову вбила: не так, видите ли, на неё посмотрели! Хотя что там говорить. Ой, как чутка она на взгляды! Всякие ловила на себе: оценивающие, циничные, любопытные, высокомерные, манящие… Но так никто из мужчин на нее ещё никогда не смотрел – словно отталкивая взглядом…

А служба между тем подходила к концу, пелись последние молитвы. За деревянной резной дверью алтаря раздался чей-то приятный тенор. Кто бы это мог быть? Послушник? Да это, кажется, отец Серафим! Интересно, почему он не выходит? Увидеть бы его в рясе…

Прихожане по очереди стали подходить и целовать чашу с причастием. Она вопросительно взглянула на Наталью. Им-то что делать?.. И снова вся съёжилась под колкостью голубых глаз батюшки. Ноги сразу сделались ватными и будто приросли к полу. Сдвинуть её с места не смогла бы теперь никакая сила. А внутри всё взбунтовалось. Что ему от неё нужно? Ну, некрещёная… Ну, зашла сюда… Что, не имеет права? Отец Серафим предупредил бы, если нельзя, он ведь знает…

И тут бы взять и уйти, как это сделала Наталья, но Люба уже закусила удила: нет уж, теперь отстоит здесь до самого конца службы!

Последним причаститься подошёл капитан.

– Завтракал, сын мой? – глухо прозвучал взыскующий голос. А это-то при чём? Неужели голодному отправляться в такую дорогу? Часов шесть по озеру плыть, не меньше. Хорошо ещё, что погода тихая…

– Чай пил, святой отец.

Почему капитан смутился? Эка важность.

Священник будто только того и ждал.

– Ступай с Богом. Причащаются натощак. – Небрежно осенив капитана крестом, повернулся к ним атласной спиной и скрылся за дверью алтаря.

Только тут до неё дошло, почему утром отец Серафим отказался от завтрака. А им хоть бы слово сказал, хоть бы полнамёка. Сколько в нём всё-таки деликатности. Видел, что далеки они ещё от соблюдения религиозных обрядов, и не давил, не навязывал своего. А этот…

Взглянула на капитана. Умеет человек владеть собой! Завидное качество. Вот подошел к подоконнику, положил деньги на серебряный поднос. Засуетились и старушки, стали рыться в кошельках. У неё в кармане спортивного костюма тоже приготовлено… Положить не успела – в спину будто что острое вонзилось. Обернулась. Снова он! Что за наваждение? Вернулся посмотреть, сколько пожертвует? Ну как же! Старушки, небось, последнее несут. А тут баре с неба, можно сказать, свалились – могли бы и барана с собой прихватить.

Тряхнула головой, словно хотела скинуть с себя этот взгляд, поспешно вышла из церкви. Ну его!

Наталья сидела за деревянным столом, сколоченным на берегу ещё, наверное, до возрождения монастыря, скорее всего, туристами. Всё, что сооружалось руками трудников заново, отличалось ярко-жёлтым цветом, аккуратностью и мастерством. Здесь же доски были неотёсанными, посеревшими от времени, с трухлявыми краями. Вкопанные и землю столбы позеленели от сырости.

На песке, недалеко от воды, с раскинутыми и стороны веслами грелась на солнце оранжевая шлюпка. В обрамлении зигзагообразного каната она чем-то напоминала кружевную детскую колыбель. Два спасательных круга, похожих на большие обручальные кольца, лежали на корме. Швартовочный канат, большим бантом украшавший нос шлюпки, тоже как бы подчёркивал этим важность предстоящей церемонии.