Игорь Окунев - В СССР я повидал все

– Я поставлю тебе пять, но сначала скажи, как ты понимаешь выражение «обнаженные скалы»?

Конечно, это был провокационный вопрос, который серьезная учительница не имела права задавать школьнику. Ответ Водолаза прозвучал, естественно, так:

– Без трусов.

Покрывая хохот, поднявшийся в классе, учительница крикнула:

– Садись! Два!

Водолаз внимательно следил за тем, как развивались мои отношения с детдомовцами. Очевидно, из зависти ко мне, он тоже стал дружить с ними. Но не с мальчиками, а с девочками. Это вылилось в то, что одна детдомовская девочка по имени Таня в конце десятого класса забеременела от него. Она родила Водолазу сына. Отец Водолаза, начальник милиции, сделал так, что ребенка у Тани отобрали, а ее саму перевели в Воронеж. Юные влюбленные были разлучены навсегда.

Много лет спустя я был в Воронеже в командировке и встретил там Таню. Смотря на меня полными слез глазами, девушка жалобно произнесла:

– Как там Водолаз? Ведь я до сих пор люблю его.

Я сказал:

– Не знаю. Я уже давно не видел его.

Таня была близка к тому, чтобы зарыдать. Я понял, что ее надо как-то успокоить. Поэтому я сказал ей:

– Как только я вернусь в Борисоглебск, я срочно разыщу его и расскажу о тебе. Ты не против?

Таня, конечно, согласилась.

Разыскав Водолаза в Борисоглебске, я рассказал ему о встрече с Таней. Это заметно взволновало его. Поникшим, тоскливым голосом Водолаз сказал:

– Ну как она там? Ведь я ее тоже люблю – первая любовь не забывается.

Вот такая грустная история любви.

Мою же первую любовь звали Инна. Она перешла в нашу школу в девятом классе. Я в то время учился в шестом. Я сразу обратил внимание на эту красивую, черноволосую, стройную девушку – она мне понравилась. И вдруг неожиданно на перемене она подошла ко мне и ласково спросила:

– Игорь, ты на чем играешь?

Я ответил:

– На баяне.

На этом наш разговор закончился. Но я был потрясен и не мог понять, почему она проявила ко мне такой интерес. Значит, думал я, она тоже неравнодушна ко мне. Значит, это любовь. И я начал любить ее. С нетерпением я ждал каждой перемены, чтобы опять увидеть Инну издалека и полюбоваться ее красотой.

Потом стали происходить какие-то невероятные совпадения. Сначала на одной из открыток к Восьмому марта я увидел девушку, как две капли воды похожую на Инну. Потом эту открытку я всегда носил с собой и часто с умилением смотрел на нее. Следующим удивительным совпадением было то, что Инна оказалась приемной дочерью моего отца.

Но увы, однажды посмотрев на Инну, я почему-то понял, что моя любовь к ней уже прошла. Вообще, любовь – это странная штука. Она приходит неожиданно и так же уходит.

Вторую мою любовь звали Люда. Она училась в нашем классе и делала серьезные успехи в спорте. У нее было красивое лицо и не менее красивая фигура. В восьмом классе в начале учебного года она подошла ко мне и сказала, что хочет сидеть со мной за одной партой, чтобы списывать у меня домашние задания. Я согласился. Но сидели мы вместе не долго – все время ссорились, и я часто уходил от нее.

Однажды, сидя за соседней партой, я посмотрел на Люду со стороны и понял, что я в нее влюбился – она мне показалась каким-то очень родным и близким человеком. Я начал рисовать ее, писать ей стихи.

Свое первое в жизни стихотворение я посвятил Люде. Оно начиналось так (продолжение стерлось в моей памяти):

Я люблю тебя Людмила

Той любовью светлой,

Что навек объединила

Ромео и Джульетту.

Много лет спустя, уже после моей службы в армии, Люда сама нашла мой дом и позвонила в дверь. Я открыл. Люда вошла, и мы сидели с ней, вспоминая школьные годы. Люда призналась, что я ей нравился, но любила она другого – мужчину, на много старше ее. Предлагала ему секс, но он отказался, очевидно из опасения, что она была еще несовершеннолетней. Потом она разделась, и я уже знал, что мне надо делать.

А в то время, в школе, мне даже и в голову не приходило делать такие грязные вещи с такой красивой девушкой. Но Люда постоянно задевала меня, подталкивая к каким-то активным действиям. Но я не знал, в чем заключались эти активные действия. В школе этому не учили. Мальчики, с которыми я общался, тоже не имели об этом ни малейшего представления.

Один раз, я, следуя велению своего сердца, совершил, как считали все девочки нашего класса, благородный поступок по отношению к Люде. Было это так. Выходя из дверей школы, Люда поскользнулась и упала, поцарапав себе коленку. Стремясь как можно быстрее помочь любимой девушке, я побежал в кабинет, где хранилась аптечка. Взяв там вату и флакон с йодом, я принес это Люде. Все были восхищены моим поступком.

Но это, конечно, не изменило в лучшую сторону ту тяжелейшую ситуацию, в которой я оказался. Я безнадежно страдал. Ужасное состояние, в котором я от этого находился, и стало причиной того, что я стал недисциплинированным мальчиком.

Учителя начали часто выгонять меня из класса. Один раз в конце восьмого класса, после очередного удаления, я вышел во двор школы. Заняться было нечем. Я подошел снизу к окнам того кабинета на втором этаже, где занимался наш класс. В этом месте к основному корпусу школы примыкала одноэтажная пристройка школьных мастерских, в которых мы занимались на уроках труда. По пожарной лестнице я взобрался на крышу мастерских, чтобы по ней подойти к тому окну, у которого сидела Люда.

Но в этот момент учитель по труду увидел меня и стал быстро забираться по лестнице на крышу. Я испугался и побежал по крыше в сторону от учителя. Поскользнувшись, я упал и стал скатываться к краю крыши. Я пытался хоть за что-то уцепиться руками. Но все было напрасно – я рухнул с довольно большой высоты на землю.

Упал я сначала на руки, а потом на грудь. Чтобы встать, я попытался опереться на руки, но это было невозможно. Форма моих рук стала какой-то неестественной – они были сломаны. В следующий момент я почувствовал, что не могу вздохнуть – моя грудная клетка от страшного удара о землю сильно сжалась, а опять разжаться не могла. Я долго мучился, задыхаясь. Но потом все-таки задышал. Вскоре мне сделали обезболивающий укол, и все происходившее вокруг стало казаться мне в каком-то сне.

В больнице на мои сломанные руки наложили гипс. Вставать и ходить я не мог. Говорить мне было трудно. В палате, куда меня определили, я только молча лежал и внимательно слушал все, о чем говорили мои соседи.

В палате лежало много бывших фронтовиков. Они разговаривали только о войне. Один бывший офицер рассказывал, как после окружения Будапешта им приказали взять его штурмом, но без артподготовки – чтобы не разрушать прекрасные здания этого города. Много раз и безуспешно наши бойцы ходили в атаку, пока гарнизон города не капитулировал сам.