Андрей Бинев - Дорога домой

Отец Василий тряхнул головой:

– Выходит, скоро уже? Ежели готовятся…

– Выходит, батюшка.

– Ну и ладно! Наше дело стороннее. Мы люди маленькие, к Богу приставленные. Пусть уж миряне сами как-нибудь.

Он вдруг строго взглянул на Анну Гавриловну, быстро перекрестил ее, сунул для лобызания руку и тут же легко толкнул в плечо.

– Иди, иди, дочь моя! И о нашем разговоре забудь! Случайный он, совсем даже ненужный. Иди себе с миром! Благословляю! Бог тебе в помощь!

Сразу после ухода прихожанки отец Василий вбежал к себе в «келью», как он называл свое довольно комфортабельное жилище при храме – о пяти комнатах и двух кухнях (зимней и летней), и набрал на память московский номер. Ответил густой поставленный бас, который обычно бывает лишь у дьяконов:

– Вас слушают.

– Отец Василий, из Парижа, беспокоит.

– Угу.

– Как велено… проверил слухи.

– Угу.

– Так и есть, готовятся. Поступила команда из Центра. На два случая – если перевернут власть и если их самих… того… перевернут. Везде так, во всех резидентурах, простите за слово. Мирское оно, не от Господа.

– Угу.

– Выходит, и наверху нет согласия, коли в такие службы приходят взаимоисключающие приказы, да еще из одного и того же источника! Говорят, скоро уже, очень скоро! Вот, собственно, и всё, что могли… из наших, так сказать, Палестин. Я устно вам, лично, без бумаги. Это ничего?

– Угу.

– Благословите, святой отец!

– Угу!

– Мир и вам. Благодарствую. Целую руку.

Разговор закончился и вспотевший до исподней рубашки отец Василий торопливо перекрестился и поспешил в храм готовиться к службе. К тому времени, должно быть, уже пришли хористы – две пожилые дамочки и два среднего возраста прихожанина, все четверо из черниговских хоровых певцов, что в панике покинули Украину сразу после Чернобыльских событий, и правдами и неправдами осели во Франции.

Московский собеседник отца Василия тем временем почесал затылок, заросший густой гривой, и, обтерев пот со лба, решительно закрутил на телефонном диске важный номер:

– Подтверждается из всех источников, – сдержанно, подавляя мощный природный бас, загремел он в трубку. – Сейчас последний звонил! Так и есть: поступила команда прямо отсюда. Везде, похоже, одна и та же. Думаю, от самого Багдасарова. Уж очень хитра! И вашим, так сказать, и нашим! Человек он осведомленный, а коли и он не уверен, так не следует связываться ни с теми, ни с другими. Выжидать надо! Кто одолеет, с тем и договариваться после.

– Так и доложить? – строго спросил кто-то немолодой, со скучным, серым голосом, на том конце телефонного провода.

– Так и доложите, ежели пожелаете. Наше мнение такое! А уж наверху самим решать. Мы подчинимся любому распоряжению! Благословите!

– Бог в помощь! Благословляю, сын мой!

– Благодарствую!

Вот так решилась духовная судьба готовившегося путча. Как не было ему проклятия, так не было и благословления, которым одаривались лишь умные, осторожные информаторы. Путч повис между небом и землей: на небе о нем знать пока что ничего не желали, а на земле боялись прогадать.

Тем временем Анна Гавриловна прибежала домой. Муж был на службе (видимо, писал две свои взаимоисключающие бумаги), а она металась от стены к стене в волнении: опять, выходит, подвела своего Власина! Ведь передала же разговор с ним постороннему! Как же это теперь объяснить даже самой себе? С одной стороны, исполнила долг прихожанки, а с другой – разве велено Иисусом Христом мужа предавать? Не из-за того ли случился когда-то, в достопамятные времена, непримиримый разлом между древним иудаизмом и юным христианством? Не в этом ли их извечный, принципиальный конфликт – в неожиданном противоречии долга перед родителями и долга перед Богом, долга перед детьми и теми же родителями, перед Богом и мужем! Можно ли жертвовать родным человеком во имя Идеи, можно ли отдать его в распоряжение Тому, Чьи пути неисповедимы? Всё ли так ясно? Всё ли так одноцветно? Оправдано ли жертвоприношение детей и близких прародителей человеческих и их чад Богу или же протест их свят? Не в том ли несчастного советского жертвователя Павлика Морозова великая ошибка – он за Бога принял власть, а за Сатану родителя своего! Мучимая такими необычными для себя сомнениями, Анна Гавриловна обхватила горло руками и, сдерживая истерику, еще быстрее заходила по комнате.

И вдруг она замерла у одной из стен, от которой собиралась метнуться к противоположной, пораженная ясной и холодной мыслью: «не она виновата в предательстве, не ее Власин и даже не его близкое начальство, а вся их сатанинская система, вся их власть во главе с теми, кому наплевать на тех, кто ниже и слабее, кто поставил себе на службу и государственный флаг, и государственный гимн, да и всю государственную идею!»

Анна Гавриловна упала на диван, словно ее покинули силы:

– Боже! Как всё ясно! – сказала она вслух и в страхе сунула себе в рот маленький, побелевший от напряжения, кулачок.

Власин не позволял ей разговаривать дома на щепетильные темы, будучи убежденным, что их квартиру прослушивают: либо свои, либо чужие. Чтобы обсудить что-то важное, Александр Васильевич и Анна Гавриловна выходили на прогулку в Булонский лес или на набережную – так, чтобы пространство вокруг хорошо просматривалось, или же они сами были бы надежно скрыты за деревьями и кустарником.

Но думать-то ей не запрещалось! Да и кто бы посмел!

Анна Гавриловна вдруг осознала, что история с Лешкой Гулякиным тоже была возможна лишь потому, что чья-то злая сила, чья-то подлая длань затолкала ее тогда в постель к чужому мужчине, и что сила эта, и рука эта те же, что не дают жить по-божески вот уже почти восемьдесят лет целому народу. И теперь, теперь эта же коварная лапища принудила Анну Гавриловну совершить очередное предательство, откровенничать с чужим, хоть и святым (!), человеком. Сколько же лет держит сия сатанинская силища в напряжении всю власинскую семью! Сколько нервов измотала: не дает жить там, где хочется семье, а всё грозится вернуть туда, где бушует ее жуткое ядро, где вылупляются из яиц ее чудовищные птенцы! Нет свободы! Нет искренности! Один лишь обман! Одна лишь подлость!

Анна Гавриловна считала себя жертвой дьявольского общественного строя, и свое пребывание во Франции, в Париже теперь понимала почти как эмиграцию. Она напрочь забыла в это мгновение, как попала сюда, кем был ее отец, кто ее муж и за счет чего существовали их семья. Ей впервые пришла в голову мысль, которая после того, как обрастет вполне реальными деталями, действительно изменит всю их с Власиным и двумя детьми жизнь.

Подполковник Алексей Аркадьевич Гулякин встречал самолет прямо на летном поле. Он немного волновался, потому что таких ролей еще не исполнял. За его спиной стояла молчаливая группа советских дипломатов, которых за день до прибытия самолета собрал Чрезвычайный и Полномочный Зеломудров и, говоря языком того же Гулякина, закрутил им всем разом хвост колечком.