Андрей Бинев - Операция «Пальма-два», или Большое Плавание Рыбаков

Генерал громко захохотал и достал из темных недр своего стола бутылку водки, две стограммовые граненые рюмки на тонких ножках и блюдце с нарезанным лимоном. Горлышко бутылки звякнуло о рюмочки, прозрачная жидкость сладко булькнула, вызвав у Власина прилив обильной слюны, и советские разведчики с облегчением выпили. Власин крякнул и кинул вдогонку дольку лимона. Генерал сделал то же самое. Сразу разлили по второй. Выпили, крякнули, закусили. Перед третьей генерал осоловело и добродушно взглянул на Власина.

– Не скули, полковник! Ты ж полковник, а не лейтенант. Сам все должен понимать. Оставим мы тебя на Парижщине. Ей богу, оставим! Давай еще по одной…

Власин кивнул. Сказано – сделано. Крякнули, закусили.

– Иди, брат, к себе. Сдавай на своего «Бальзака» дело в архив, как на утратившего разведвозможности. Припиши, что заболел… головой. Опасен, мол… и все такое. Ты ему больше не звони. Ну, будь здоров, полковник!

Власин поднялся и пошел к выходу. Сергеев крикнул ему вслед:

– За журналюг ты будешь отвечать! Во время визита. Понял?

– Есть! – неожиданно звонко отозвался полковник. – Отвечу, товарищ генерал.

Самолет летел весело. Борт «гудел» не столько мощными турбодвигателями, сколько разудалой журналистской братией из эскорта первого и последнего советского президента. Водку, коньяк и виски пили и «сопровождающие лица» – кремлевские пресс-секретари, офицеры службы безопасности и мелкие безликие чиновники. Это был так называемый «головной борт». Он приземлялся в Париже раньше президентского на несколько часов.

Егорыч сидел, зажатый с одной стороны телерепортером, а с другой – коллегой из информационного агентства. Все были в предвкушении Парижа, удобного отеля и дармовой выпивки на посольском приеме. Начали уже здесь, за свой счет, то есть припасенным в дорогу заранее.

– Где только ни бывал – в Берлине, в Бонне, в Вене, в Риме, в Лондоне… А в Париже, мать его, ни разу! – кричал Егорыч в никуда, потому что вокруг уже никто никого не слушал, а каждый нес веселую околесицу о себе, о своей тяжелой журналистской доле, о начальстве, женах и подругах. – В Берлине, в нашем, – пять лет, – загибал Егорыч пальцы, – в Бонне – два года, в Западном Берлине, в ихнем, – два года, потом обратно в Восточном – еще четыре…. Итого… – Он задумался, морща лоб. Потом просветлел. – Чертова дюжина! Во сколько! Поносило меня!

Егорыч многозначительно блеснул на коллег глазами. Кто-то из них, икнув, сунул ему в руку пластиковый стаканчик с коньяком:

– Пей, герой! Французский, качественный.

– Качественный можно! – согласился Егорыч и разом опрокинул содержимое в глотку.

Вздрогнул и покраснел. Качественный коньяк запросился назад. Но по всему было видно, что Егорыч имел опыт в его поглощении. Поэтому преодолел приступ тошноты и с облегчением развалился в кресле.

– Париж… – мечтательно произнес он. – Никогда не бывал! А ведь многое связывает. Можно сказать, жизнь началась с Парижа. Моя жизнь, братцы, с него, с Парижа, и началась!

Его никто не слушал, но Егорычу это было безразлично. Он зажмурился, силясь вспомнить что-то из своего «парижского» прошлого, но вдруг провалился в сладкие дремотные глубины, оповестив об этом ближайших соседей мощным раскатистым храпом.

Самолет мазнул колесами шасси по посадочной полосе, и все разом очнулись. В салоне стоял тяжелый перегарный дух. Голову ломило, глаза слезились от сигаретного дыма и усталости, лица побледнели.

Кто-то из президентской администрации собрал паспорта и унес их. Трап подали быстро, без проволочек. Человек с паспортами сбежал вниз и, сопровождаемый учтивым французским полицейским, пошел в сторону аэровокзала. Тем временем журналисты, охрана и чиновники уже стояли возле трапа, прижимая к себе сумки, камеры, штативы и прочую поклажу.

Подогнали автобус, на стекле которого было начертано: «Пресса». Быстро погрузились и поехали.

Замелькали забитые машинами и мотоциклами дороги, эстакады, тоннели, улицы, переулки и шумные площади с круговым движением. За широкими окнами автобуса вечной жизнью жили старые дворцы, большие и малые мосты, дома с ажурными балкончиками и беззаботные кафе-шантаны на бульварах. Растопырив железные ноги, с прежним упрямством стояла Эйфелева башня, несуразная верзила, пережившая и того, кто ее придумал и собрал, и тех, кого бесила ее скелетированная худоба. Кто-то крикнул: «Елисейские поля», кто-то: «Триумфальная арка». Все узнавали город так, будто росли здесь. Настроение улучшилось. Обнаружился недопитый коньячок, и стало опять легко и весело. Головная боль улеглась, усталая сонливость растворилась в парижском воздухе.

Егорыч вновь заорал:

– Никогда здесь не был! А будто тут и родился! Чертов город! С него вообще все начинается!

– Лишь бы им всё не кончилось, – мрачным пророчеством отметился чей-то нетрезвый голос.

Автобус остановился возле небольшой гостиницы, и журналисты высыпали на мостовую. Они долго толкались около прилавка администратора, волнуясь, как бы при расселении их не обидели неудобством.

Никого не обидели. Все поднялись в номера и вскоре, всполоснув усталые лица, спустились в фойе отеля. Здесь их ждал солидный мужчина лет за пятьдесят, с умным внимательным лицом, холеный, важный, отвечавший перед начальством за всю эту шумную неуемную братию.

– Власин! – закричал Егорыч, увидев полковника. – Черт меня подери! Это же Власин! Сашок! Ты чего, не помнишь!? Это ж я, Егорыч!

Власин отшатнулся, внимательно уставился на своего сверстника, от которого несло коньяком и потом, сощурился, припоминая. Вдруг лицо его просветлело, расплылось в улыбке. Он широко раскрыл руки и поймал в объятия маленького щуплого Егорыча.

– Да как же! Егорыч! Брат! Друг! Да как же! Да я ж о тебе все эти годы помнил! Рыбак ты мой золотой! Егорыч!

Сцена вышла трогательная. Все заинтересованно смотрели на двух мужчин и понимающе улыбались. Егорыч вертел головой и приговаривал сквозь слезы:

– Я ж вам всю дорогу, дуракам… С Парижа все начинается! А вы – пей да пей! Не слушаете стариков, сволочи! Вот ведь друг…Сашка. Знаете, кто он?

Тут Власин крепко его тряхнул, отчего Егорыч поперхнулся и с удивлением посмотрел Власину в лицо. Власин натянуто улыбнулся и громко произнес:

– Егорыч хотел сказать, что я буду сопровождать вас во время визита и в меру своих возможностей оказывать помощь. Сейчас все, и дипломаты и сотрудники торгпредства, привлечены к визиту, на помощь, так сказать. Вот я за вами и закреплен. Власин, Александр. Можно без отчества, по-родственному. Ты ведь, Егорыч, это хотел сказать?

Егорыч закивал. Это, мол, и хотел. Чего ж еще хотеть-то! Сопровождающий, визит и все такое… При этом он заговорщицки подмигнул Власину, но тот нахмурился и успокаивающе похлопал Егорыча по плечу.