Андрей Бинев - Вирус подлости

Не обращая ни малейшего внимания на полицейского, расставившего свои ноги в высоких, мягких сапогах над телом Постышева, Саранский присел рядом с пострадавшим и испуганно-предупредительно заглянул ему в лицо.

– Ты чего тут? – скорее с интересом, чем с беспокойством спросил Андрей Евгеньевич.

– А ты! Мать твою, водитель хренов! – нагрубил Постышев морщась и потирая рукой ушибленную оголенную из-под разорванной брючины лодыжку.

Саранский, словно строгая дуэнья, ревниво отдернул вниз лоскут брючины и, не обращая внимание на стон в ответ на это Постышева, возмущенно взглянул на замершую вокруг толпу. Будто это они, а не он, причинили его соотечественнику физическую боль.

– Ну, чего уставились! – сказал он нервно по-русски, но потом вежливей добавил по-немецки, – Расходитесь, пожалуйста! Дайте воздуха!

– Ваши документы! – прозвучало прямо над головой присевшего Саранского.

Он медленно поднял глаза, будто ощупывал ногу полицейского от носка сапога до плотного, узкого гульфика его брюк, потом прополз взглядом выше и разглядел круглую ременную пряжку, тяжелую кобуру с торчащей ручкой револьвера, ровный ряд пуговиц на груди рубашки до самого выбритого подбородка, расплющенные строгостью и осознанием собственной важностью губы, две черные, полные ноздри и длинные ресницы опущенных в его сторону век.

– Документы? – переспросил Саранский и привычно сунул руку в нагрудный карман, но вдруг остановился, опустил глаза на уровень лица Постышева и спросил его по-русски, тихо, – У тебя, Постышев, есть ко мне претензии?

– По этому поводу нет! – двусмысленно ответил Постышев.

Саранский кивнул, резко поднялся и глядя прямо в глаза высокому полицейскому, по-прежнему снизу вверх, словно и не поднимался на ноги, сказал:

– У этого господина нет никаких претензий.

Полицейский с удивлением уставился на Постышева.

– Это правда? – спросил он.

– Правда, – ответил Постышев и зло взглянул на Саранского.

Полицейский оглядел толпу и сказал громко:

– Дамы и господа! У этого господина нет никаких претензий к водителю автомобиля Это все слышали?

Дамы и господа согласно кивнули.

– Я попрошу вас и вас, – он указал пальцами на ближайших к нему женщину и мужчину, обоих совершенно неопределенного возраста, – Заявить мне о том, что слышали это и оставить свои фамилии и адреса.

Оба скороговоркой произнесли нечто вроде клятвы о том, что готовы подтвердить где угодно и перед кем угодно, что сидящий на асфальте человек вполне доволен жизнью и никаких претензий ни к водителю, ни к полицейскому да и ни к кому вокруг не имеет. После этого они ясно назвали свои имена и адреса. Полицейский, не спеша, щуря глаза и вытянув из-за губ кончик языка, записал все это в небольшой, компактный блокнот. Потом он слегка нагнулся над Постышевым и спросил всё также спокойно и веско:

– Вам нужен врач?

– Ему не нужен врач! – выкрикнул Саранский, – мы русские. У нас в посольстве есть свой врач! В Бонне. Это рядом…

– Я в посольство не поеду! – обиженно надул губы Постышев, – Только этого мне еще не хватало!

– Это я для него, Вадик! – примирительно зашипел Саранский, – Мы тебя сейчас тут к одному частнику доставим…, мигом, понимаешь! И пиво у него свое! Пальчики оближешь! Сволочь незабываемая!

– Чего же мы к нему поедем, если сволочь! – продолжал капризничать Постышев.

– Брось ты! Это я так, к слову! Они ведь тут все сволочи! А то ты не заметил?

– Я не слышал вашего ответа, господин пострадавший! – вмешался полицейский уже немного нервно, – Вам нужен врач или нет? И вообще, какая-нибудь помощь?

– Нет, – мрачно покачал головой Постышев и тяжело вздохнул.

– Этому господину не нужен врач и вообще он не нуждается ни в какой помощи, – спокойно и громко произнес полицейский, оглядывая недвижимую толпу, – Это все слышали?

Толпа согласно заурчала и закивала головами, словно это было одно большое серое драконовое тело с множеством дисциплинированных голов.

– Хорошо! – заключил полицейский, – Позвольте я отмечу все установленные факты в рапорте, а сошлюсь на эту даму и господина.

Он прямо, будто стволом оружия, в упор указал пальцем на уже записанных в его блокнот свидетелей.

– Если у кого-то все-таки возникнут претензии или появятся вопросы, прошу обращаться в местное полицейское управление и сослаться на сержанта Вили Штайнера, то есть на меня. Мой номер – 1756.

Вили Штайнер задумчиво посмотрел на Постышева и вдруг строго, будто видел в этом его вину, заявил:

– Но и вам, так или иначе, придется назвать себя. Так положено. Я же должен указать ваше имя в рапорте.

– А если я этого не хочу? – вдруг упрямо вскинул голову Постышев.

– Тогда я буду вынужден сопровождать вас в больницу или в полицейское управление…, – удивленно возразил Штайнер. Ему еще не приходилось сталкиваться с таким необъяснимым упрямством.

– Нет! Нет! – засуетился Саранский, – Я знаю этого человека. Его имя – Вадим Постышев…, он гражданин СССР, журналист… Не так ли?

Последний вопрос Андрей Евгеньевич обратил к Вадиму, причем сделал это как-то заговорщицки, хитро подмигивая то одним, то другим глазом.

– И так, и не так, – двусмысленно ответил Постышев.

– Что это значит? – насторожился полицейский Штайнер.

– А то значит, что я действительно Вадим Постышев, но уже год как не являюсь гражданином СССР. Я – лицо без гражданства. Невозвращенец.

– Что? – не понял полицейский, – Куда вы не вернулись?

– В СССР. «Невозвращенец» – почти по складам сказал уже по-русски Вадим, – но не трудитесь записывать это, господин полицейский. У вас все равно нет такого понятия. Ваше право его пережило на сорок с небольшим лет. Когда-то, правда, и у вас бывали свои невозвращенцы… Опасно было возвращаться, господин полицейский… Напишите лучше – эмигрант. С вашей стороны это выглядит так.

– А с русской – не-воз-вра-ще-нец? – делая явные успехи в русском языке с любопытством спросил Штайнер. Это сложное для иностранца слово он произнес почти без акцента, лишь сгроссировав неудобную букву «эр».

– Вы способный человек! – покачал головой Постышев, – осталось еще понять, что это такое, и можно вполне заслуженно прослыть советологом!

Вили Штайнер густо покраснел, закивал головой и тут же записал имя и фамилию потерпевшего в свой блокнот, а потом еще и вывел два слова – «эмигрант» и «невозвращенец». Причем, второе слово – по-русски, в латинской транскрипции. Он полюбовался записью и вдруг строго взглянул, сверху вниз, на худенького, притихшего от всех этих разговоров Саранского.

– А ваше имя? Впрочем, от вас потребуются документы, – Штайнер сказал это так строго, так сурово, что Постышев заподозрил за ним не только способности к изучению славянских языков, но и умение понимать смысл того, что слышит и видит впервые.