Андрей Бинев - Вирус подлости

– Я распорядился не звонить в полицию, – сказал доктор милостиво, – Это стоит дороже, чем просто перевязать ногу.

– Но там была полиция! – несмело возразил Саранский, – Однако герр Постышев отказался от их услуг.

– Это его дело! А это, – он похлопал ладонью по тумбе со спрятанной в ней сейфом, – наше.

Он поднялся, давая понять, что дополнительной кружки семейного пива не будет. Саранский растерянно закивал и попятился к двери.

Все трое, Саранские и Постышев, садились в машину с разбитой фарой и каждый по этому поводу сокрушенно покачал головой.

– Ты, как всегда, обошелся мне дороже, чем я планировал! – печально посмотрел на Постышева Андрей Евгеньевич, оглянувшись назад, когда дверцы дружно захлопнулись.

– А уж как ты мне обходишься, Андрюша! Это кончится когда-нибудь, черт побери, или нет?!

– Куда тебя отвезти?

– Домой.

– Ты живешь здесь, в Кёльне? – он сделал паузу и вдруг, сообразив что-то, о чем еще не успел подумать раньше, добавил несмело, – И…Таня…с Верочкой?

– А как же! Ты езжай в центр, я тебе подскажу, где остановиться. Держи курс на кафедральный собор, это в двух шагах от него.

– Мда! Как говорится, красиво жить не запретишь! – Саранский отвернулся к рулю, двигатель тихо заурчал.

– Да уж! Теперь не запретишь! – двусмысленно ответил Постышев.

…Свой дебют тогда в Вене Вадим Постышев разыграл блестяще. Он вышел из дома, в котором была его квартира, как и уговаривались с Саранским, через так называемое черное крыльцо, хотя никаких таких «черных» выходов и входов в этих местах испокон веков не существовало. Вторая дверь, во двор, была предназначена жителям всех квартир на случай пожара или при необходимости внести в дом какую-нибудь крупную поклажу; либо спуститься по этой лестнице еще ниже – в подвал, где раньше хранился уголь для топки печей в квартирах, а теперь складировалась всякая ненужная домашняя утварь.

Во дворе топтались два суровых типа, в серых плащах и в темных костюмах. Как только они увидели, что дверь приоткрылась, сразу нырнули в автомобиль с небольшой цветной наклейкой на лобовом стекле, свидетельствующей о том, что этот автомобиль выдается какой-то компанией лишь для аренды.

Вадим Постышев заметил суету штатских, но немедленно отвернулся в сторону и заспешил к освещенной улице. Краем глаза он все же увидел, как те двое выстроились за ним в короткую шеренгу, почти в затылок друг к другу, и сделал над собой волевое усилие, давшееся ему с большим трудом, чтобы не побежать.

Однако он вспомнил о признании Саранского в том, что весь их разговор прослушивался, а значит, он должен был вести себя как можно естественней, поддерживая версию о том, что знает о наблюдении и теперь даже старается его обнаружить. Он уже смелее «огрызнулся», завертел во все стороны головой и немедленно заметил, что один из тех двоих, что идет впереди второго, остановился и сделал какой-то знак тому, что идет сзади. Постышев увидел и ту же машину с наклейкой на лобовом стекле. Она медленно ехала вдоль тротуара. Это означало, что преследователей было, по крайней мере, трое – кто-то же должен быть за рулем, а рядом с ним вполне могли устроиться еще один или даже два готовых на всё типа. Впрочем, если его собирались захватить при выходе от американца, то места бы в машине не хватило. Нет, окончательно решил Вадим Постышев, в машине определенно двое – шофер и еще кто-то, потому что после его похищения один из оперативников сядет рядом с водителем, а двое надежно зажмут его сзади.

Все эти наблюдения почему-то успокоили Постышева, и он даже улыбнулся своей проницательности.

Вообще его стала забавлять и даже приятно беспокоить сердце необычная острота ситуации, ее абсурдная и в то же время вполне логичная путаница: они знают о том, что он знает о том, что они знают , а они делают вид, что он не знает о том, что они знают , и он делает вид, что не знает о том, что они знают . Обе стороны только делают вид, что ничего не знают и в то же время знают об этом. Черт побери! На самом же деле никто ничего не знает , хотя думает, что знает всё. Единственный, кто знает о том, что ни они, ни он ничего не знают – Саранский. Но и Саранский не знает о том, что он ничего не знает . Хотя, возможно, все стороны и догадываются о чем-то и на самом деле всё знают , но не знают о том, что всё знают и от этого такой же эффект, как если бы никто ничего не знал . Умен лишь тот, кто скажет себе словами античного гения: « я знаю, что я ничего не знаю ». Сократ, великий мыслитель древности, родившийся почти за полтысячелетия до Христа, и сказавший это, по свидетельству другого философа – Платона, имел в виду лишь то, что люди думают, что знают всё, а на самом деле они ничего не знают . И тот, кто знает о том, что ничего не знает, знает больше других. Ровно на сто процентов больше! В два раза! Вот это преимущество! Вот этот как раз знает всё !

Не в этом ли суть работы всех политических разведок, и не в том ли, что кто-то в абсурдной, бесконечной истории о том, что у «попа была собака и он ее любил…» сумеет поставить где-нибудь точку и прервать этот безумный круг? Какой же остроты должен быть ум того, кто это сделает! И какая вселенская ответственность! Ведь по сути это шизофрения, психоз! Детская игра, ставшая взрослым кошмаром вместе с повзрослением упрямых, помешенных детей. Политики, страны, системы забираются на эту карусель и крутятся на ней до рвоты! Все уже бледные, истощенные, усталые, обмоченные и загаженные, а всё крутятся и крутятся! Счастлив тот, кто вовремя спрыгнет с карусели. Главное, не расшибиться! Не сломать себе шею. Но весело же! Весело и легко на душе!

Постышев тихо засмеялся, будто помешанный, и весело, озорно посмотрел себе за спину. Двое человек на улице, встретившись с ним взглядами, встрепенулись, напряглись. Они ничего не поняли в этом взгляде и поэтому не на шутку испугались.

В детстве, в Москве, в старом дворе на Писцовой, в котором всегда жили семьи только военных, мальчишки играли до одури в «казаков-разбойников» или в «ромбы». Игры были похожи, но все же отличались своим устройством. В первой игре мальчишки делились на две враждебные команды. «Разбойники» чертили на асфальте мелом или палкой на грунте стрелки, указывающие направление, в котором они скрылись. «Казаки» гонялись за «разбойниками» и выводили их из игры одного за другим, всего лишь «осалив», то есть дотронувшись до плеча или спины противника. Если же из засады вылетали первыми «разбойники», то, «осалив» «казаков», они выводили их из игры. Тут роли менялись. Выигрывали те, кто оставались в большинстве.