Андрей Бинев - Эстетика убийства

Впрочем, большинство и сейчас недалеко ушли. Но это уже их личное дело!

Вот в тех социальных условиях я и стал следователем московской городской прокуратуры. Я был на голову, нет, на две выше всей остальной публики. А сейчас смотрю на себя того, самоуверенного, и думаю, что счастливыми бывают только дураки. Это потому, что тогда я себя чувствовал по-настоящему счастливым. Я делал карьеру, я добывал легкую руду на самой поверхности, я рвал во весь опор на общественных бегах, я трясся в своей персональной телеге. Далеко должен был уехать, высоко. От того, да еще от молодости, чувствовал себя баловнем судьбы, любимцем богов.

Но телега моя теперь отчаянно отстала от бешеной лавины варварского налета современности, я вдруг очутился почти в самом хвосте толпы себе подобных, и в нос мне ударила пыль из-под копыт неведомого мне племени наглых захватчиков новой жизни.

Карьера кончилась (сбита на излете!), счастья нет, три бывшие жены требуют уважения, двое детей, взрослых и никчемных сосунков мужского пола, денег, а я, дурак, всё чищу до блеска свою немногочисленную модную обувь, меняю иногда костюмы, раз в три года – машины, отчаянно коплю на квартиру в центре и на дачу хотя бы в дальнем Подмосковье, суечусь, подрагивая всеми своими стареющими мышцами и пергаментирующей кожей всё еще привлекательного лица. Желаю еще прикупить квартирку где-нибудь на болгарском черноморском побережье или, может быть, под Ригой. Я – разведен, бобыль, неудачник и дамский угодник. Вот что я такое!

Припоминаю, как-то разомлел в компании своего старого приятеля, человека теперь уже очень небедного, и, глядя в томные глаза его уже взрослой дочери, студентки какого-то изящного учебного заведения в Бельгии, стал вслух вспоминать, как мы при зарплате в 150 рэ покупали с рук джинсы стоимостью в 200, а то и больше рэ. Мечтательно так вспоминал! Как будто ностальгией мучился, идиот!

«Вы, говорю, молодняк, не знаете, что такое счастье, потому что не умеете вычитать из малого большое! А нас этому жизнь учила. Мы романтиками были!»

А она смотрит на меня эдакими изумленными глазками и восклицает:

«Не представляю, как это – джинсы за большую часть доходов! Сдурели, что ли!»

А я как хлопну ладонью по столу. Посуда аж подпрыгнула. И папаша ее, мой приятель, тоже в унисон хлоп! Мы зенками своими вращаем и шипим:

«Всё вам на блюдечке! Всё вам даром! Вы машину от нас получаете, да еще ухмыляетесь – недостойна она вас, у сокурсницы лучше, дороже! А у самих на руке часы стоимостью в четыре колеса от той машины в лучшем случае. Вы даже не пытаетесь что-то из чего-то вычитать, а глазки раскрываете с возмущением: вон, мол, какие глупые, за джинсы две зарплаты отдавали!»

И тут я понял, что постарел. Я потерял себя, я ору на юность, которую сам же развращаю своей суетой. И еще я подумал, что хочу быть таким, как они – не вычитать, а складывать, складывать… И ничего не помнить про дорогие джинсы и дешевую жизнь.

Напились мы тогда с моим приятелем, а его дочь смотрела на нас жалостными такими глазищами и думала, наверное, что мы напрасно прожили жизнь, что мы не умели делать дела. Она не знала, что именно эти дела и привели ее, в конце концов, к изящному ВУЗу в просвещенной Европе, к маленькой гламурной машинке, к дико дорогим часикам и прочее, прочее, прочее.

Но назад всё равно не хочу, как некоторые! У таких телег, как я, обратного хода не предусмотрено.

Мне когда-то здорово завидовали. Женщины падали в мою постель, как созревшие ягодки, жизненные блага облепляли мое спортивное тело, как теплый, морской воздух, а будущее поглядывало на меня мерцающим блеском голубых глаз. Оно было вечным, как и молодость! А как на мне сидели костюмы, джинсы, дубленки и ондатровые шапки! Как я смотрелся в «Жигулях», а один год даже в «Волге»! Ее потом пришлось срочно продать, потому что в прокуратуре тогда началась какая-то мерзкая кампания по поводу мздоимства, взяток, собственности. Могли здорово наехать! И всё равно, я был тогда счастлив и необыкновенно перспективен.

Конечно! Ведь счастье – это и есть перспектива, то есть ее ощущение. Поэтому и говорят: когда народ, или хотя бы амбициозную его часть, лишают долгосрочной перспективы, он отчаянно несчастлив, и такая власть непременно рухнет.

И жизнь рухнет! Как моя…

…Я сидел на пуфике посередине комнаты, положил на колени черную кожаную папку и привычно записывал в протоколе осмотра то, что бесстрастно диктовал старый бородач – немытый, усталый судебный медик по прозвищу Ланцет, неисправимый библиофил, нищий, как церковная крыса.

В комнату нарочито лениво вошел сыщик Максим Мертелов. У него на роже была написана всё та же старая обида на меня. Ну и пусть! Пусть себе мучается своей добродетелью! Добродетель тоже бывает жестокой и мстительной.

Подумаешь, подставил я его! Смотрю вот на Мертелова и думаю: никого ты не бил, ни рукой, ни коленом! Потому что ты вообще никого не можешь принудить к подчинению и к уважению. У тебя духа не хватит!

Яхты, акции, самолеты, виллы и роскошные квартиры не про тебя, брат Мертел! Твое место в тамбуре, в крайнем случае – на боковой полке в плацкартном вагоне. А он всё дует губки, намекая, что он такой крутой: дал, мол, тому кавказцу. Да и дал бы, и что с того! Его вообще убить надо было, ту сволочь, а не руки об него марать!

Меня тогда вызвал прокурор Малов и, бросив передо мной заявление кавказца о мордобое на допросе, сказал важно: «Ты знаком с этим Мертеловым… знаю. Одних девок портите, из одного стакана водку пьете, паршивцы! Проверишь теперь его на вшивость. Если сознается дурак, посажу на восемь лет, чтоб другим неповадно было… откровенничать, а не сознается – молодец, пусть живет!..»

Я искоса посмотрел на Малова и подумал, что тут дело не в воспитании. Я знал не только Мертелова, с которым мы, конечно, что-то и делили напополам, но всё равно носили в разных, так сказать, корзинах, но я знал и самого Малова. О нем ходили разные слухи – поставлен сюда с Кавказа, там родился, там начинал всё с нуля. Какой нации, неясно. Говорят, русский, но какой-то особенный русский, тамошнего посола. Знаю, что сам он из Кизляра, но есть близкая родня в Азербайджане. Меня к нему потому и определили, что свои люди везде. Он мне как-то во время одной корпоративной пьянки шепнул, что мы с ним даже вроде бы родственники. Мы, мол, одно колено, Шутка, конечно! Но за каждой шуткой, как известно, стоит горькая правда.

Я думаю, ему команду дали по тому кавказцу. Его хотели прирезать на зоне, попал к чужому клану, да еще детей грабил, гад! Свои, видимо, заступились и решили устроить показательную порку Мертелову и всем ментам заодно. Малову поручили это дело провернуть, а он, посоветовавшись, как водится, со своими, остановился на мне: во-первых, вроде бы, почти земляк, во-вторых, эффект посадки друга и собутыльника (красиво и унизительно и для меня, и для Мертела!), в-третьих, повязать меня надо было по рукам и ногам, на будущее. Если удастся, впереди много других дел. В стороне не оставят. Это точно! И тогда должность, где надо. А дальше те самые яхты-виллы-акции. По скромной шкале, разумеется. Но может вполне и хватить!