Александр Амусин - Бриллианты Берии

проводимых подонками-следователями Родосом и Ворониным, режиссёр вначале виновным себя признал, но в суде заявил, что оговорил себя в

ходе истязаний. Он заявлял, читаю: «Следователь всё время твердил, угрожая: «Не будешь писать (то есть – сочинять, значит?!), будем бить

опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного, окровавленного, искромсанного тела». И я всё

подписывал…»

Доченька, хочу заметить, никто, кроме Станиславского, не пытался помочь погибающему Мейерхольду! Никто, кроме того, кого он считал своим врагом.

– А ты не ошибаешься?

– Слушай и вникай. 1 февраля 1940 года Военная коллегия приговорит Мейерхольда к расстрелу. А ещё раньше, 17 декабря 1937-го, театру

Мейерхольда был вынесен своеобразный приговор – в газете «Правда» появилась статья Платона Керженцева «Чужой театр» с грязной критикой,

больше похожей на донос, «буржуазных формалистских позиций» ТИМа. 8 января 1938 года первый приговор привели в исполнение – театр ликвидировали «как чуждый советскому искусству». И тут ему, опальному, обречённому, приходит на помощь Станиславский. Он приглашает бывшего

оппонента к себе в театр. Дабы понять справедливость в ситуации, вынуждена признать, именно Зинаида Райх, во спасение мужа, первой бросилась за помощью к Константину Сергеевичу. Эта немыслимая рокировка действительно на какое-то время спасает Мейерхольда, так как Константину Сергеевичу в этот период покровительствовал сам Сталин. Но примерно через год странным образом умирает и сам Станиславский. И хотя документы утверждают, что не выдержало сердце, свидетели и наш прапрадед говорят о сознательной передозировке лекарств по указке Берии. Он отомстил Станиславскому за то, что тот помешал ему уничтожить и Мейерхольда, и Райх, позвонив лично Сталину. Берия мстил всем ему неугодным, бывало, ждал часа возмездия годами. Естественно, после смерти Станиславского в ночь с 19 на 20 июня 1939 года арестовали и самого Мейерхольда. Из застенков он уже не выйдет. Родственникам наврали, что его осудили на 10 лет без права переписки. Хотя на самом деле 2 февраля 1940 года полуживого режиссёра расстреляли. Где похоронен – неизвест-

но. Но Зинаида не дожила до его смерти. Через полмесяца, 15 июля 1939 года, её зверски убили энкавэдэшники в их с Мейерхольдом квартире в

Брюсовом переулке. Перед смертью над ней долго издевались, пытали, насиловали, живую кромсали на части прямо в квартире. Её ужасные крики слышал весь дом. Но люди боялись подойти к нелюдям в форме НКВД. Сохранились тайные свидетельства, что среди мучителей был лично Берия со своим шофёром. Истязая, актрисе выкололи глаза, ножом искромсали всё тело. Обрати внимание – не успели Зинаиду похоронить, в их квартиру Берия вселил своего шофёра с семьёй и секретаршу.

– Получается, Берия приказал убить её из-за квартиры?

– Если бы только из-за жилплощади. А сейчас я тебе скажу то, из-за чего так долго и нудно, как ты выражаешься, «пудрила мозги, обёртывая

в рыжие даты». Я скажу о главном, доченька, чудовищном и, на первый взгляд, невероятном, но обыденном, как само время, в котором они жили.

Вилена лукаво посмотрела на мать.

– Неужели свершится! Закончится вековое ожидание, и ты раскроешь тайну алмазов великого Станиславского. Хотя, хотя… Мама, если позволишь, я попробую отследить твою логику кандидата наук по-своему, по-студенчески и самостоятельно подобраться к истине и богатству бедного

гения. Можно?

Алевтина Дмитриевна взглянула на часы, вздохнула.

– Попытайся, но учти, с рассветом я должна быть в больнице.

– Постараюсь быть краткой. Как ты, часовых лекций не закатывать и помнить – здесь квартира, а не кафедра.

Вилена галантным движением провела ладошкой перед книжным шкафом.

– Итак, из всей твоей информации я уяснила несколько определяющих моментов. Первый – талантливый режиссёр до того, как нищим взойти

на сцену, был очень богат и возглавлял крупнейшее частное производство, где использовались алмазы, причём в очень больших количествах. Октябрьская революция отняла у него и фабрику, и состояние, слава Богу, талант оставили. Так?

Мать кивнула, с интересом вглядываясь в разрумянившееся от волнения лицо дочери.

– Спасибочки, момент второй. Хотя состоит из частокола неприятных цифр, увы, не лупа, но попробую и через него рассмотреть нечто. Итак, 1937 год. Можно сказать, определяющий в жизни Станиславского, Мейерхольда, Райх. И первое появление на политико-театральной сцене гиперманьяка Берии. Последний, будучи первым секретарём Закавказского крайкома ВКП(б) и секретарём ЦК КП(б) Грузии, присутствует на февральско-мартовском пленуме 1937 года в столице. Его посещения не ограничиваются палатами Кремля и партийными кабинетами. Театры не чужды злодеям. На одном из спектаклей он очаровывается красотой Зинаиды, заваливает её цветами и до-

вольно откровенными предложениями. Как ни странно, его понять можно. Об актрисе ходили совершенно нелицеприятные слухи. Она была очень

интересной и обаятельной женщиной. Всегда при поклонниках, многие из которых не были сторонниками платонических страстей. Да и сама Райх

обожала развесёлое и блистающее бытие: вечеринки с плясками, ресторации с цыганами, ночные балы в московских театрах и банкеты в наркоматах. Одеяния из Вены, Варшавы, Парижа, котиковые и каракулевые шубы, французские духи, пудра Коти и дорогие для того времени шёлковые чулки – её повседневные предпочтения. Естественно, это стоило колоссальных денег, которых не было у далёкого от финансовых операций мужа-гения. Поэтому не стану утверждать, что практичная куколка-немка, осознавая своё превосходство над жаждущими её ласки, отказывалась от их предложений. Естественно, не все, но милые её сердцу принимала. А если припомнить, что за Мейерхольда замуж она вышла из практических соображений и часто, откровенничая с подружками, заявляла: «Я очень надеюсь на Севочку – он

сделает из меня большую актрису, и тогда я от него уйду. Поступлю в Московский Художественный к Станиславскому, закручу головокружитель-

ный роман и…»

Алевтина Дмитриевна побагровела, разволновалась, ушла на кухню, подошла к мойке и принялась тщательно, по нескольку раз мыть и вытирать посуду. Не выдержав, повернулась к дочери, застывшей в дверном проёме.

– Я тебе никогда таких мерзостей не рассказывала, Вилена, слышишь, никогда! Не уподобляйся сплетникам и всяким борзописцам! Никогда! Мы

рядом не жили, а тем более не стояли! Не нам порицать! Ты, кажется, хотела о цифрах, а сама забралась к пересудам за пазуху…

Вилена обиженно поджала губки, скрестила руки на груди. В квартире несколько минут ничего, кроме шума вытекающей из крана воды, не было слышно. Но Вилена вдруг улыбнулась, опустила руки, встала по стойке смирно и, чеканя каждое слово, затараторила. Мать испуганно вилку уронила.