Вера О. - Come back или Вы всегда будете женщиной

Напоследок доктор говорит: «Люди оттуда возвращаются совсем другими, окрыленными. Они не похожи на тех, сломленных, кто лечится здесь». Хваленого самообладания мне хватает только до порога клиники: на улицу я выхожу уже в слезах и тут же звоню сестре. Рыдая и с трудом выговаривая слова, я ей рассказываю всё, чтоб разделить непосильную ношу с близким мне человеком. Погоревать вместе.

Других целей я не ставлю. Я уже утратила волю к жизни. Да и что теперь такое моя жизнь? Эта, начавшаяся десять минут назад! Диагноз гильотиной рассек и разъял моё прошлое, всё, что было со мной до этого, и вот это настоящее, бесцветное, беззвучное, где я на ватных ногах, заливаясь слезами, иду, утратив все ориентиры.

Затем звоню мужу. И даже не помню, какими словами говорю ему о диагнозе.

Какое же непоправимое горе случилось со мной! Я полностью дезорганизована: двигаюсь по направлению к работе, но уже понимаю, что не могу туда вернуться, так как слезы льются, и я никакими усилиями воли не могу их остановить. Невозможно прийти в офис в таком виде! Но я не меняю направления движения. В голове у меня хаос, мысли одна страшнее и безнадёжнее другой мечутся по кругу. Я не в состояние осмыслить все последствия случившегося, и, ухватившись за ранее придуманную цель, в каком-то оцепенении иду в магазин, торгующий индийскими безделушками. За ожерельем с нежно-зелёными хризолитами. Я просто не знаю, что мне теперь делать! И покупаю украшение, просто потому, что я раньше собиралась это сделать. Что ещё, теперь, нужно делать, я не представляю. Непоправимость случившегося мне кажется несомненной.

Я раздавлена этим диагнозом, не способна ни к чему и понимаю это. Мгновенно и полностью лишаюсь всех своих деловых и волевых качеств, перестаю чувствовать себя действующим лицом в жизни. Невероятный, неожиданный поворот! И я не могу в него вписаться! Могу только лить слезы. Лечение за границей я, разумеется, не планирую за неимением денег.

Одна из первых мыслей: «Скрыть!». Никому, кроме близких, нельзя говорить о себе такое. Только возникновение полосы отчуждения будет мне ответом. Я знаю это. Можно быть сердечником, язвенником, и окружающие с пониманием отнесутся к этому, помогая советами. Но сказать: «У меня рак» равносильно исключению из сообщества живых. Этого не простят. Никто не хочет даже слышать о «раке», это слово пугает.

Я в слезах иду по улице с полным безразличием к реакции окружающих. Вся моя жизнь рушится. Она уже разрушена! Что-то надо делать! Но что? С кем посоветоваться? Теперь только с такими же. Я набираю телефон единственной своей знакомой, уже продолжительное время болеющей раком и очевидно приближающейся к последней черте.

Нина, которой даже разговор даётся с трудом, беспрестанно кашляя (метастазы у неё уже и в лёгких), настойчиво повторяет: «Слезами не поможешь горю! Борись! Не сдавайся!». Но я с ужасом вслушивалась в её хрипы, и они меня убеждают гораздо больше её слов. Я не воспринимаю её советы. Но представляю, что скоро и моя жизнь станет только болью и мучением и ничем другим. Чувствую, что «я» и «борись» как бы в разных плоскостях находятся, и бороться мне нечем: я сломлена, сломлена! Впереди только скорая смерть! Неужели и я теперь, как Нина, болею раком? Я всегда была здоровой, а теперь – онкология! Ну почему не язва, не инфаркт, не почки простуженные, а самый худший, смертельный диагноз? Как же так?!

Я всегда не только была здоровой, но и считала, что нездоровье – это неполноценность, в которой, так или иначе, повинен болящий. Была убеждена, что моё здоровье вкупе с относительно здоровым, как мне представлялось, образом жизни, гарантированно избавят меня от сюрпризов. Я никогда не думала, что могу нажить болезнь, да ещё такую серьезную. А теперь я разом «переплюнула» со своим диагнозом многих из тех, кого свысока считала достойными их болячек.

Перед лицом такого «Факта», мне хватает нескольких секунд для подытоживания всей жизни. Посреди шума площади, которую я пересекаю. Буквально несколько секунд.

Я думаю: «Моя жизнь была богата событиями и чувствами, грех жаловаться. Старший сын вырос и обойдется без меня. Мой замечательный муж заслуживает хорошей жизни; поэтому будет кстати, если моё умирание не займет много времени – он сможет ещё создать семью и быть в ней счастливым, чего бы я очень хотела для него. Остается только одна боль – младшенький. Даже у моих родителей есть ещё одна дочь, внуки, а у моего младшего сына я одна и незаменима».

Но и понимание этого не настраивает на борьбу ни в малейшей степени. Ни ради сына, ни ради себя. Я не могу призвать себя зубами вцепиться в жизнь и бороться за неё. Мне не на что купить её за объявленную цену. Слезы льются нескончаемо, а всё остальное словно замерло во мне.

Какая-то часть меня наблюдает происходящее: мгновенная капитуляция перед диагнозом становится большим открытием и неожиданностью. Как же мало я себя знала!

…Я никогда не принадлежала к тем женщинам, которым перед выходом в люди надо провести много времени перед зеркалом с ворохом косметики. Сейчас, умытая диагнозом, я не узнаю себя. Я не узнаю свой внутренний мир. Только фиксирую перемены и иллюзорность всех своих представлений.

Иду домой. В лифте, спохватившись, что сын уже вернулся из школы, безуспешно пытаюсь привести себя в порядок, утереть слезы. Напрасный труд. Сын открывает дверь: «Мама, что случилось?!» «Я заболела», – реву я, впервые перед ним не сильная и не старшая, и, проскользнув в спальню, прячусь под одеяло. Я оглядываю комнату, перевожу взгляд на дома за окном и впервые не чувствую привычной связи со своим миром. Я уже вырвана из него.

Заходит сын. Мысль перескакивает на него, и я думаю: «Как он будет жить без меня?» И ничего другое мне в голову не приходит. Говорить я не в состоянии, только плачу и гоню сына: «Иди, иди. Делай уроки». Ел он, не ел, что в школе, какие оценки – всё это было в прошлой жизни. А сейчас…

Сейчас неизвестно, будет ли у него мама через год-два.

С утра заторопившись на работу, я не закрыла дверки шкафа. Теперь, глядя на его содержимое, думаю, что, когда я умру, всё это за ненадобностью рано или поздно перекочует в мусорные баки. Зачем я накупала столько вещей? Сейчас они не выручат меня. Мне не нужно оказавшееся прочнее меня многоцветие выглядывающих из шкафа рукавов и юбок… Перемены слишком ужасны…

Я смотрю на картину, которую давно хотела перевесить, на журнальный столик, который планировала заменить на более подходящий к обстановке, и понимаю, что все эти мелкие, и не только, хлопоты остались в невозвратном прошлом, где я чего-то добивалась, к чему-то стремилась и как-то не заметила, что потеряла главное-здоровье! И вот-вот могу потерять жизнь. Это не мотивирует меня на действия, нет. Происходящее – данность. Судьба. Ни единого раза не мелькает у меня в мыслях предположение об ошибочности диагноза.