Александр Александров - В злом сердце Бог не живет

Сан Саныч разошелся не на шутку. Я и не думал, что его так заденет эта, в общем-то, безобидная тема.

– Однажды Бунин в разговоре с журналистом признался: дескать, больше двух страниц в день написать не могу. «Почему?» – удивился журналист. «Просто не могу – и все», – ответил писатель… Понимаешь? Какая мера ответственности, какое отношение к слову, к делу своему… Настоящий художник всегда творит с сомнениями, с болью; стремится сделать так, чтобы читатель сопереживал, рос духовно, становился чище и добрее. Но сейчас такая литература никому не нужна. На ней не заработаешь… А все, что не приносит дохода, в нынешнее время – не заслуживает внимания.

Мой собеседник замолчал, устало провел ладонью по лицу. Я не знал, что сказать, чем утешить его. Какой-то невеселый у нас получался разговор.

– Заниматься литературой сегодня – сродни духовному подвигу, – печально продолжил Сан Саныч. – Ни славы, ни денег это не дает… Раньше, лет двадцать назад, писатель был уважаемой, значимой фигурой, а сейчас – непонятно кто. Иногда даже стесняюсь признаться, что пишу, вот до чего дошел.

– Конечно, – согласился я, – без государственной поддержки литературе нелегко. Но вряд ли в ближайшее время что-либо изменится. Сейчас у нас другое мироустройство. И вообще… Может быть литература уже никогда, не будет играть такой роли в общественной жизни, как в прошлые века. Когда не было ни радио, ни телевидения, ни интернета…

– Не знаю, при социализме уже существовали и радио и телевидение, но это не мешало нам быть самой читающей страной в мире. Просто нет на то государственной воли. Может быть там, наверху, думают, что необразованной и неграмотной массой легче управлять? Ошибаются… Человек не развитый духовно – опасен; от него не сострадания, ни пощады не жди. Его надо воспитывать. А как воспитывать, на чем?.. Сказки – это литература; кино и театр – тоже литература; песни, юмор, стихи – опять литература; да куда не коснись – всюду изначально автор присутствует.

Сан Саныч посмотрел на меня. В печальных глазах его застыла решимость.

– Что бы там ни было, а я с пути не сверну. Буду стоять до конца, как солдат в окопе.

На мгновение он и вправду показался мне таким солдатом – уставшим, израненным… Вокруг которого все товарищи побиты, бастион разрушен, а он продолжает сражаться: без веры, без надежды – просто, потому что не может сдаться и отступить.

В пятницу, как договаривались, я позвонил Ане и на следующий день мы встретились возле метро. Я пригласил ее к себе, по пути соображая, как себя вести, чтобы не оказаться в глупом положении. Ведь если девушка принимает подобное приглашение, то велика вероятность, что самые смелые мужские мечты могут осуществиться… А мы еще даже ни разу не целовались.

Аня шла рядом. Я слегка касался ее плечом. Тонкий аромат духов долетал до меня вместе с запахами весенних улиц. День был солнечный, ослепительно яркий. Это было время, когда деревья стояли еще совсем голые, без листвы и на земле тоже не было видно ни малейших признаков зелени. Только сухие клочья прошлогодней травы слегка качались под слабым ветром. Я поймал себя на мысли, что в последние годы как-то проскакивал этот период, почти не замечая его. Раз, и все уже цветет… Теперь я словно заново погружался в эту волнующую атмосферу предчувствия. Когда все еще только-только начинается, все впереди.

Прежде чем войти в дом Аня захотела посмотреть на «Аврору». Мы перешли дорогу и оказались на набережной Невы. Подернутая мелкой рябью вода была темно-синего цвета – словно в ней растворилось небо. И солнечные зайчики весело прыгали по волнам, отражая от поверхности яркие блики.

Мы стояли рядом, смотрели на раскинувшийся простор. Свежий ветер тугой волной то и дело налетал с реки, обдавая лицо весенней прохладой.

– Морем пахнет, – тихо сказала Аня, поворачиваясь ко мне.

– Да, – так же негромко ответил я и придвинулся к ней ближе.

Вокруг не было никого. Только одинокий велосипедист, потихоньку накручивая педали, медленно двигался в нашем направлении со стороны Троицкого моста.

– Холодно? – спросил я, робко обнимая ее за талию.

– Нет, – смутившись, улыбнулась она. – Просто ветер…

Я приблизил Аню к себе. Она податливо уступила, щеки ее слегка заалели. Набравшись решимости, я приник губами к ее губам, ощутив их трепетное живое тепло и едва уловимую ответную нежность. Все разом исчезло куда-то, пропало, унеслось… Только я и она, только мы вдвоем остались на этой пустынной, обезлюдевшей планете.

Шум проезжавших мимо машин вернул нас к действительности. Я выпустил Аню из объятий и увидел удаляющегося велосипедиста. Он уже подъезжал к Литейному мосту.

Потом мы долго не могли перейти дорогу. Поток стремительно несущихся машин преградил нам путь. Пришлось долго ждать, пока с той и с другой стороны не наметился просвет.

Я взял Аню за руку и увлек за собой. Мы бегом проскочили опасный участок и оказались возле самого дома. Почему-то мне не хотелось, чтобы навстречу попался кто-нибудь из соседей.

В подъезде царил полумрак. Тусклая лампочка слабо светила над входом. Я пропустил Аню вперед, заметив, как она взволнована. Да мне и самому было как-то не по себе.

Пока я возился с замком, она, молча, стояла рядом, ждала. Наконец дверь распахнулась и мы вошли. В прихожей я помог ей раздеться.

– Ну, вот, здесь я и живу… Хочешь, тапки надень.

– Спасибо… – сказала Аня и с любопытством принялась изучать мое жилище.

Когда она сняла берет, я заметил, что волосы у нее в кудряшках. Это меня глубоко тронуло: ведь, без сомнения, завилась она не просто так, а именно для меня – чтобы мне понравиться.

Я обнял ее за плечи.

– Ты сегодня такая красивая.

– Ты тоже… – Аня улыбнулась. – Интересный мужчина.

Ее лицо было совсем рядом, и я не кривил душой – она действительно казалась мне сегодня красивой. Тонкие линии бровей; бездонная глубина серых глаз; изящный, чуть вздернутый носик; струящиеся волнами длинные светлые волосы – все это придавало ее образу очаровательную женственность и утонченность.

«Может быть, предложить ей чаю?» – отрешенно подумал я, но вместо этого поцеловал в губы. Привстав на носки, она доверчиво подалась мне навстречу…

Мы целовались и не могли остановиться; как не в силах остановиться истомленный жаждой путник, припавший к ковшу с родниковой водой. Пьянящая, безумная страсть совлекла с нас одежды, бросила на шелк простыней и наши тела слились воедино. Вне времени и пространства мы парили где-то далеко, растворившись в вечности, потеряв свое «я»; не осознавая и не чувствуя ничего, кроме блаженства; постигая одну на двоих – загадочную, великую и невыразимо сладостную тайну бытия.