Роман Фомин - Теория квантовых состояний

Полтора месяца практики подходили к концу и по договоренности с начальником цеха, мне и еще нескольким новоявленным фрезеровщикам и токарям, был предоставлен неоплачиваемый отпуск на время сессии для поступления в ВУЗ. На этом витке я не слушал уже никаких советов, твердо решив поступать именно в свой университет, поэтому довольно оперативно сдал все необходимые документы, постаравшись присовокупить к ним диплом с отличием из лицея.

Особенными экзаменами университет не баловал, в числе их были стандартные Математика, Физика и Русский язык. По их результатам абитуриентов дневного отделения, среди которых я один незаметно вычищал из-под ногтей остатки заводской смазки, собрали в обширнейшей аудитории седьмого университетского корпуса, чтобы усталым голосом тогдашний заместитель декана Сабирзянов Роберт Олегович продекларировал, что на дневное отделение специальности «Автоматизированных Систем Управления» прошли только золотые медалисты школ, а также победители районных олимпиад, всем же остальным, кого собственно собрали, предлагается либо перейти на дневное отделение на другие специальности и факультеты, где места еще есть, либо отправиться на вечернее отделение данной специальности, опять же исходя из наличия мест и общего числа баллов за экзамены.

Со своими четверками по «Физике» и «Русскому языку», забористый попался диктант, я выбрал вечернее отделение своей специальности, к тому же по слухам существовала стойкая тенденция перевода с вечернего на дневное отделение, так как после первого семестра среди очников статистически неизменно появлялись свободные места. Как бы то ни было, в ВУЗ я поступил, и будущее представлялось мне хотя и туманным, но все-таки более определенным, чем годом раньше.

Я вернулся на завод, где мне угодливо завели уже трудовую книжку и вписали туда не только полтора месяца моей практики, но и десять месяцев обучения в лицее. Даже, как пообещал сгорбившийся и худой Иван Ильич, мой наставник, перечислили мне некоторую зарплату за практику. Иван Ильич работал на заводе двадцать девять лет, и имел восьмой токарный разряд. Руки его, скрюченные, коричневые от впитанного масла, за годы работы обрели удобный изгиб для захвата рычагов и колес промышленного станка. Я тактично поблагодарил Ивана Ильича и отправился к начальнику цеха с желанием немедленно закончить практику и совершить расчет.

Начальник воспринял мой запрос неожиданно. Из картонно-приветливого сделался он вдруг неприятным и колючим, заговорил о трудной ситуации в стране и о том, что все де рвутся получать высшее образование, а в стране работать некому. Что обучал меня профессиональный лицей, подшефный завода, не зря, а с целью подготовить смену стареющему составу славного предприятия, гордости отечественного авиастроения. И что не производственная практика это была никакая вовсе, а полноценный бесшовный переход на работу. Помяни мое слово, говорил он, все эти пертурбации со страной через год-другой схлынут, производственные планы вернутся, рабочие специальности вернут почетное свое место и заработок, повыше жалких инженеров с высшим образованием. Странный был этот разговор, потому что для меня в тот момент предмета обсуждения вообще не существовало, а смысл, что пытались донести до меня, был осознан мною гораздо позже, хотя даже теперь я категорически с ним не согласен. По завершении речи, во время которой начальник цеха смотрел зло не на меня, а в какие-то ведомости на столе, он поднял глаза и сказал, что ожидает видеть меня на рабочем месте. Помню свое некоторое отчаяние декабриста, с которым спросил я о том, чтобы если официально завершения у производственной практики нет, то желал бы я написать заявление по собственному желанию. Ответил он на это хамовато: «Кто ж подпишет его, твое заявление, каждому подписывать рука устанет». «А что, если я перестану ходить на работу?» – спросил тогда я. Тут он поднялся из-за стола значительно, оперевшись о столешницу костяшками натруженных пальцев и, взвиснув надо мной, сказал, что означать это будет запись в трудовой книжке об увольнении за прогул, и что с таким клеймом я никогда более не устроюсь на работу. Я поблагодарил его за подсказку, подумав почему-то с жалостью об Иване Ильиче, с его двадцатидевятилетним стажем и пошел с завода прочь, навсегда забыв о своей трудовой книжке, одиннадцати месяцах стажа и заработке за месяц точения стальных и чугунных болванок.

Перед уходом я попрощался с ребятами, с которыми мы вместе учились. Планы у всех были неопределенными, кто-то планировал оставаться до сентября, кто-то хотел поработать год, присмотреться. Увидел я непонимание отчаянного своего неприятия заводского климата, хотя и чувствовалась некоторая коллективная гордость за поступление мною в университет, пусть и вечерником. Чувство полета несло меня тогда по необъятным коридорам цехов, заваленным нагромождениями запчастей, связок металлических прутьев и заготовок для обработки. Я в последний раз вошел в узкий проход турникета, ограниченный впускными и выпускными створками, вышел в пыльный летний район «Авиастроитель» и зашагал к ближайшей остановке автобуса.

Снова собрался я перелистнуть перед читателем страницу своего прошлого, из которого не осталось у меня ни одного знакомого, хотя с парочкой лицейских однокашников завелись у меня тогда неплохие отношения. Я встречал их потом, токарей-универсалов, случайным образом разбросанных по жизни. Один остался на заводе, и через десять лет стал подозрительно похож на сутулого Ивана Ильича с его потемневшими замасленными руками. Другой уволился и перебивался мелкими работами, безуспешно штурмуя из года в год один и тот же ВУЗ. Видел в них я и радость встречи, и желание знакомство наше упрочить и продолжить, но не верил я тогда уже в многолетние дружбы, и, порасспрашивав их вежливо и отстраненно, ссылался на занятость и ретировался.

Следующей стороной юношеской моей реальности, которую нельзя обойти стороною, был призыв на воинскую службу или попросту в армию. Хотя, признаюсь, удивительной кашей была тогда армия в головах и на деле. Отец мой, в свое время отслуживший, считал армию обязательной для молодого мужчины, втолковывая мне, что только после армии пришла к нему самостоятельность, необходимая для отдельной от родителей жизни. Из поучительных его историй следовало, что до того, как после техникума связи забрали его в армию, был он похож на меня своей неуверенностью и ранимостью, не мог решить что нужно ему в жизни. После же армии, в голове его выстроилась стройная картина дальнейших шагов на жизненном поприще. По правде сказать, подобные примеры из разряда «я прожил – я знаю», неизменно удручали меня. Я и сейчас не могу похвастать стройной картиной жизненного своего поприща, но вот такая обещанная внутренняя перестройка, принудительная инъекция мужественности и решительности, приводящая к весьма спорному результату, не только не влекла меня к армии, но даже и отталкивала.