Бронислава Бродская - Графоман

Став старше, он потом видел на других постепенно чернеющие синяки на скуле или брови, заплывший глаз и … Гриша спрашивал себя 'а тебе жалко?', и сам себе честно отвечал 'нет … такому-то поделом'. Он с удовлетворением смотрел, как враг выплевывает выбитый зуб. Так тоже пару раз было, а у Гриши в кровь были содраны костяшки пальцев. Ему и самому доставалось. Он приходил домой в рваной одежде, измазанный грязью, с разбитым носом, с кровью на рубашке, и тогда мама ужасалась, первое время рвалась идти разбираться с родителями обидчиков, и потом ругала самого Гришу, кричала, что 'ей за него стыдно', 'что он только и знает, что руки распускать', называла его 'своим наказанием'. Отец в таких случаях всегда молчал. Грише хотелось бы его одобрения или хотя бы участия, но нет … отец никогда его за драки не хвалил, хотя и не ругал тоже. Постепенно стало понятно, что драки – это только его дело, родители, особенно мать, тут ни при чем. Ему не приходило в голову жаловаться или жалеть себя. Иногда, уже в средней школе его били сильно, однажды даже сломали запястье, но чем сильнее ему доставалось, тем злее он становился в следующий раз. В их классе были ребята, которые не дрались никогда, но Гриша не хотел принадлежать и их числу. И Валерка не хотел. Им обоим надо было драться. То ли у них в школе это был единственный способ подтвердить свой статус 'альфа– самцов', то ли им самим было нужно дать выход избыточной дурной энергии, то ли они тогда сами себя проверяли на 'вшивость'.

Но тогда … Грише было лет девять. Наверное, не больше, он все еще был в начальной школе, но уже с пионерским галстуком. Галстук Гриша помнил. На второй большой перемене он зашел в туалет. Там были большие ребята, года на два старше. Они были из одного класса, а Гриша был 'маленький'. 'Ой, нехорошо, что тут кроме них никого больше нет. Надо мне уходить и подняться в туалет на другой этаж' – что-то Грише уже подсказывало, что так просто он не уйдет. Ребята стояли, о чём-то переговариваясь. Потом кто-то сказал:

– Слушай , пацан, дай рубль.

Просил полноватый пятиклассник, рыжий с наглыми заплывшими маленькими глазками. Паренёк играл приблатненность, имени его Гриша не знал, знал только кличку: Васёк. То ли его правда Вася звали, то ли он был Васильев. Тон Васька был весьма миролюбив, хотя отказа не предполагал. Парни были уверены, что деньги он им сразу отдаст.

Обычно у Гриши не было с собой денег, тем более, что рубль считался большими деньгами. За завтраки мама платила заранее, а после школы он всегда шел домой. Родители ему в деньгах не отказывали, но Грише каждый раз надо было объяснить, на что он просит. Но однако, как раз сегодня рубль лежал у него в кармане. Была пятница и они с Валеркой собрались идти в кино 'Дружба' на Песчаной площади. В голове мелькнуло: 'дать им что-ли этот рубль … чтобы отстали … а что будет, если я не дам … почему это я должен им давать … а если не дам … будут бить … или не будут …' Грише тоскливо подумалось, что скорее всего будут … Старшеклассников, которые не допустили бы беспредела, в туалете не было. Валерка был дежурный и на перемену не вышел, мыл доску. Решение пришло само, неосознанно.

Гриша даже не успел подумать, почему он так себя повёл:

– Ничего я тебе не дам. Отвали. Это было грубо, Гриша знал этикет. Он явно нарывался. Знал бы свое место. Кто он тогда был по сравнению с пятиклассниками? Козявка.

– Ну, как это ты не дашь? Ты не можешь мне не дать. Может у тебя денег, шкет, нет. Бывает … я вот сейчас сам у тебя в кармане посмотрю. Не найду, получишь щелбан и пойдешь … Тон Васька был фальшиво 'отеческим', мнимо ласковым.

– Есть у меня деньги, но я не дам …

– Ага, есть, значит. Не дашь, значит … Пацаны, вы слышали? Он не даст. Он нам отказывает. Сопля, а ты хорошо подумал? Я спрашиваю, ты подумал? Я хочу по-хорошему, по-пацански. По-плохому я так и так у тебя вс6 заберу. Слышь … всё. Ты понял, урод? Нельзя быть жадным. Я тебя научу быть добрым … Слышал? Пионер – хороший товарищ … а ты – плохой товарищ, и позоришь нашу дружину. Позоришь, морда?

'Так, ну всё. Я нарвался. Сейчас будут бить. Отпиздят … из-за кого-то рубля. Вот я дурак'. Гриша может и взял бы свои слова обратно, но было уже поздно. Как учительница говорила 'слово – не воробей', а папа говорил 'поезд ушел'. Он смог только обреченно повторить 'отвали, не трогай меня …'. Гриша вообще-то знал, что дело тут было ни в каком не в рубле. Дело было в принципе. Один раз уступишь без боя и всё … что 'всё' тоже было ясно. Ты – никто, с тобой можно делать, что угодно. Что тут непонятного. 'Надо бы дать ему в нос и … бежать'. Гриша знал, что так надо было сделать, но он не смог. Пропустил момент. Сразу пришла в голову трусливая мысль, что все бесполезно: даже, если ему сейчас удасться вырваться за дверь, добежать до класса, все равно они будет его ждать после школы.

Васёк привлек Гришу к себе и толкнул его небольшое тело к приятелю. Гриша инертной массой не больно стукнулся о соседнего мальчика. Тот его толкнул к следующему. Вся группа пятиклассников, человек пять, перебрасывали его от одного к другому, пиная, как мячик. Гриша и сам такое много раз проделывал, заключая провинившегося в круг. Такая вот жестокая мужская игра: 'пятый угол'. Его мотало в маленьком кружке, как тряпку, он не мог ни затормозиться, ни выйти из круга, ни дать сдачи, тоже кого-нибудь толкнув. Ему не хватало массы.

– Ну, ты не передумал? Это мы тобой в баскетбол играли, а можем – в футбол. Хочешь … в футбол? Ты мячик, я – Пеле.

Васёк пихнул Гришу с такой силой, что он упал на грязный мокрый пол. Васёк рывком поднял его и полез в Гришины карманы. Гриша судорожно попытался этого не допустить, но его карманы были вывернуты, рубль Васёк достал. Больше он ничего не нашел, и был явно разочарован. До звонка оставалось еще минут десять. Васёк больно ударил Гришу в ухо. Ухо немедленно перестало слышать, гудело и начало распухать. Потом кто-то еще ударил его под дых. Гриша сложился пополам, ловя ртом воздух, и держась за живот. Васёк ударил его в лицо, попав по подбородку. Гриша снова упал и сразу инстинктивно поджал ноги к животу. Встать он даже не пытался, было бы только хуже. Они били его ногами, но не слишком сильно. Сейчас главной была не боль, а унижение: правая Гришина щека была прижата к кафельному полу уборной, как раз в лужу. Скорее всего это была просто вода, возможно натекшая из какой-нибудь трубы, но Грише казалось, что это вовсе никакая не вода, а моча. Маленький Гриша был уверен, что кто-нибудь, вроде Васька, специально нассал на пол. Ребята завелись, матерились, но это были ожидаемые знакомые слова. Среди матерных слов Гриша слышал еще и другие, которые ему раньше никто не говорил … хотя Гриша прекрасно знал, что они означают: 'давай, парни, бей этого жидяру … как там тебя, кацман … он абраша кацман … так … убил бы жидоёба … '.