Александр Павликов - Басни и анекдоты XXI века. VI том

уже нет,

Их судьбы так разняться, а почему, с трудом получишь ты ответ.

Так лес грозу переживает,

Сгорит и дерево, раз молния в него случайно попадает.

Одно от этого оправиться, ну а другое нет,

В чем между ними разница, не жди на то ответ.

Отсев, отбор в природе быстро происходит,

Теряет кто-то все и жизнь, кто-то находит.

Так вот, ты если что-то потерял, упал, вставай с колен и

не ломайся,

Не мешкай, в поиски опять, бегом, без промедленья

отправляйся!

Откуда может появиться у человека такая к людям ненависть?

Чем существует, питается, на чем же зиждется она?

В каких глубинах душ вдруг появляется,

Испепеляет все, опустошает все до дна?

Кто ж это шепчет, навевает и влияет?

Иди, убей! Он даже не кричит, но заставляет.

И человек идет, покорно убивает,

И может быть он сам, что делает не понимает.

Мы это не узнаем никогда,

«Поелику как тайна сия зело велика есть».

Мы только принимаем, выполняем, а тайн таких не счесть,

И даже если на заклание идем, не ведаем об этом, как всегда.

Вот если бы решил к примеру воробей понять,

Откуда этот великан двуногий, хлебные крошки достает?

Ему бросает, кормит, а сам при этом может голодать,

Но воробью зимою, умереть голодной смертью не дает.

Еще понять бы попытался воробей,

Вот почему так птицы, по величине и видам, разительно

разнятся?

Куда летают осенью они?

Его с собою не берут, и надо ему дома оставаться?

Не знает он – как можно уткой реку переплыть?

Как злобного кота или собаку одним ударом можно усмирить?

Все это для него секрет,

«Поелику как тайна сия зело велика есть» и не получит он

ответ.

Вот ты!

Ты, умеющий читать, писать, и мнящий, что ты в себе наверно,

и в сознании,

Скажи, откуда ненависть так велика, огромна, пришла и

охватила мирозданье?

Да ладно, ты такой же воробей, ответа наверняка не знаешь.

Но можешь ты задуматься надолго и подобреть,

Когда ты к людям ненависть в душе и злобу, вдруг почему-то

ощущаешь.

Не видит, не наблюдает, и не смотрит человек на себя со

стороны,

Как он икает, пер – дымит, плюет, сморкается, чихает и рыгает.

Не видит, не наблюдает, и не смотрит человек на себя со

стороны,

Как он икает, пер – дымит, плюет, сморкается, чихает и рыгает.

Живет один как будто на планете, может забыть и про штаны,

А остальных людей, когда есть хочет, и любви, тогда лишь

только замечает.

Он весь в себе, в своих невидимых, таинственных мирах,

Там далеко, за гранью, в мире желаний, за пределом.

Пока ему не больно, не волнует мир его,

Вот выпить и пожрать, до остального нету ему дела.

По сути, он живет как толстенький хомяк,

Жил бы в лесу, пошел бы на закуску сразу, просто так.

Так вот, те хомячки, которые набили рот едой, по сторонам

не смотрят,

Какие стали вкусные не замечают, к другим на стол едой

конечно попадают.

Вот если ты, такой же хомячок,

Поесть ты любишь так, что щеки глазки закрывают.

Не видишь ты себя со стороны, какой ты аппетитный толстячок,

Зато тебя уже на завтрак примечают.

С тобой не пропадут, те кто умней, не пострадают от

недоеданья,

Смотри, сожрут тебя не глядя, всю жизнь проспишь ты, как

всегда.

И будет день последний твой,

День твоего, с мечтою о еде, с любовью, c солнцем,

и с реальностью прощанья.

Стал первым Чарли басни на экране писать, творить,

Стал их в кино талантливо играть.

Всю сущность и сатиру басни он смог наглядно показать,

И без зверей, животных обходился чтоб о пороках рассказать.

Для Чарли, персонажи-звери, среди людей прекрасно

находились,

И на экране, как в зоопарке, и в лесу, играли, развлекались

и резвились.

Тогда немою басня временно была,

Никак заговорить с экрана не могла.

Но в жизни постепенно что-то происходит,

И вот сейчас, в любом кино от Голливуда,

Уже со звуком, зритель басню для себя находит,

И помнят Чарли все, как помнят люди Робин Гуда.

Она, на каждом общества шагу,

Не покидает басня мир, шагнуть нельзя, чтоб басни пишет

кто, то не заметил,

Как сотню лет назад, как при Крылове, для басен мир живет.

Шалят для басен и хулиганят люди, как маленькие дети.

Гордыня алкашу мешает жить и бросить пить,

Гордыня мешает наркоману про шприцы забыть.

Тем не мешает, кто просит подаянье,

И тем, кто ждет кого-то на свиданье.

Не гордым был наш лысый и ободранный шакал,

Объедками, тухлятиной и трупами он не гнушался.

Все ел и падаль, что осталась от других,

И тем, что даже есть нельзя, частенько тоже он питался.

Родился вот шакалом и надо как-то выживать,

Гордыне тут уже не место, найти бы, чем желудок набивать.

Гордыня свой порок и грех не признает,

И рано или поздно шакала своего найдет.

Испустят дух алкаш и наркоман,

Шакал их съест, на это он гурман.

Но у обоих яды и токсины так сильны,

Что и шакала свалят и погубят – ноги протяни.

Шакал достанется своим же, лакомым кусочком,

И мухам, в природе связано все, она не любит ставить точку.

Так чей-то грех, порок, других обслужит и питает,

Кто хочет жить подольше, пусть о пороках и грехах почаще

размышляет.

Не надо просто так, легко, едой шакалов, мух,

И мяса тухлого куском, как падаль становиться.

Вот не советую я вам, нельзя так низко падать,

В грехах своих пороках так низко опуститься.

Ум, глупость, красота, мест на земле не выбирают,

Раскиданы по миру, как сам господь их раскидает.

Цвета по миру тоже разбросало, кому-то шоколадный,

Кому белый, кому черный, кому-то голубой – досадный.

А чтоб голубые дали, нигде свободы не видали,

Вы говорите голубая кровь?

А я-то думал, странно вы живете, дела свои ведете,

То тонким голосом поете, то с придыханьем про любовь.

Да, верно, вы все вип – аристократы,

Быстрей всего в правительстве чинуши, бюрократы.

На тепленьких местах по блату вы присели,

С простым народом вы играете в качели-карусели.

Вип – бюрократы высоко, простых людей не понимают,

Не выслушав их, как холопов и рабов.

За дверь высоких кабинетов без мзды и взятки, выгоняют,

И чести нет у них, с друзьями они ходят без портков.

А я скажу, у голубых кровей, вип – бюрократов все прокисло,

У них проблемы с их голубою головой.