Виктор Гусев-Рощинец - Железные зерна. Роман-дилогия «Вечерняя земля». Книга 1

Если отношения зашли в тупик, бросайте вызов, говорит Карнеги. Я продолжаю:

– Так называемое дело вам глубочайшим образом безразлично. Не удивляйтесь – с некоторых пор – и мне тоже. Разница между нами в том, что я вынужден его делать хорошо – это мой хлеб, а вы… функция!

– Владислав Николаевич… – пытается остановить меня «шеф», но я уже закусил удила. – Вы забыли таблицу умножения, а меня берётесь учить! Чему – вы! – можете меня научить? Как ловить опоздавших? Воевать с пьяницами? Разводить дрязги? Мотать нервы по поводу и без повода? Это вы умеете! И видно думаете, что это – дело? Чушь собачья!

(Фу, ну и словечки… «мотать нервы», «чушь собачья» … и откуда они у меня?)

– Владислав Николаевич, успокойтесь… – в глазах «шефа» неподдельное изумление.

– Вам ли обвинять меня в протекционизме? Если я и продвигаю Сиренко, то отнюдь не потому, что сплю с его сестрой, и даже не потому, что он мой друг. У него – чтоб вы знали – талант. Вам это слово что-нибудь говорит?

– Допустим, – неохотно соглашается Колесников.

– А теперь давайте допустим – нет, писать анонимки – не моё амплуа, – я просто пойду к директору и всё ему о вас расскажу. И что вы из себя представляете, и по чьей – вы! – протекции сюда попали…

– Замолчите!

Шеф стоит, опершись ладонями на крышку стола, нависнув над ним, переломившись, как от удара в живот, и взгляд его побелевших от гнева глаз, кажется, ещё глубже ушедших в покрасневшие глазницы, поистине страшен. В ушах у меня отдаётся его неожиданно громкий, резкий, как удар бича, окрик; собственно, чего-то в этом роде я и ждал.

Всё. Это конец. Разговор окончен. Круто повернувшись, я в два шага достигаю двери, рву её на себя, и, очутившись в «предбаннике», с силой захлопываю; мгновение темноты – и снова меня подхватывает невидимое течение наших коридоров и лестниц.

Поговорили, называется. На душе у меня отвратительно, как с похмелья. «Бежать!» – мелькает мысль – малодушная, недостойная, но тем не менее упрямо льнущая ко мне в последнее время. И нашёл тоже чем угрожать! «К директору…"! Будто директор не знает, кто у него ходит в заместителях. Знает он его как облупленного, голубчика. Да что он может, когда сам – без году неделя, а если тот и взаправду «с подачи», как уверяет Салгир, а уж он-то знает, и вовсе тогда ничем его не сковырнёшь, бандита лохматого… Стоп! Коль бросил вызов, это – не метод, клички тут не работают. Надо сосредоточиться. А что, собственно, я теряю? Да пошли они все…! Места я себе что ли не найду? Господи, да куда угодно… Лишь бы подальше! От «шефа», от «фирмы» этой несчастной, пропади она пропадом! Тьфу! Сосредоточился, называется. А там будет другой такой же, а то и похуже, идиотов мало что ли… Глупость правит миром. Этот хоть известен со всеми потрохами… Завтра будет здороваться первый, как ни в чём не бывало. Анонимка, разумеется, прошла уже через все инстанции, народный контроль – не шутка, из-под земли раскопает. А если – посторонними глазами? Некрасиво, конечно. Продвигать своего собственного шурина… Да какой он мне к чёрту шурин! – это раз, а во-вторых, продвигать друга – сподружника – это что, лучше? И куда я его, собственно, продвинул? Взвалил на него лабораторию, а прибавили – тридцатку, не захочешь такого повышения. Если он, конечно, защитится… Тогда что ж, своё получит, а чем он хуже других? Послушай, «шеф», не трогай шурина… Ха-ха. А директору чего, он меня не знает, ему всё едино, два месяца сидит человек… «Человек со стороны». Со стороны-то оно виднее. Чёрта с два – виднее. Это в плохих пьесах только виднее. А нам ещё долго икаться будет. Чёрт! Чего ж делать-то? Ну, сбегу я, брошу всё, обрублю, как говорится, корни, и что? Двадцать пять лет – коту под хвост? И где ещё это нужно – то, что я знаю? А нигде. На дне морском. Вот это верно! Похоронить и забыть. Выкинуть из головы и заняться экономикой, там тоже математика нужна, другая, правда, но это уж детали, разберёмся как-нибудь, заоптимизируем всё на свете, вдоль и поперёк, позвоню Валерке Сергееву и пойду в «бытовку», буду потихоньку на ВЦ работать… Нет, на ВЦ за степень не платят… Чёрт с ней, со степенью, говорят, скоро за них вообще платить не будут, и правильно сделают. За работу надо платить, а не за степень.

Обед миновал; на нашем этаже наблюдается теперь обычный – летний – уровень оживления, то там, то здесь по коридору светляками загораются белые халаты переходящих из комнаты в комнату сотрудников; завсегдатаи курилки приветствуют меня сдержанными кивками. Проходя мимо комнаты Сиренко, я приоткрываю дверь и делаю ему знак следовать за собой; машинально отмечаю, что опять у них не работает кодовый замок; или они его сами отключают?

Только снова очутившись в кабинете, сев за стол, я начинаю по-настоящему сознавать неприятность, свалившуюся на меня в этот первый день моего отпуска. Пришла беда – отворяй ворота. Ничего лучшего я не нахожу как обрушиться на вошедшего Колю с застарелым упрёком.

– Что у вас там вечно с замком? Мне что – выговора по режиму не хватало? Зачем ты его отключаешь?

– Ладно, ладно, не шуми, никто его не отключает, он сам. С «шефом» поговорил? – по лицу моего «фактического шурина» скользит лёгкая ухмылка. Хорошо ему за моей широкой спиной.

– Поговорил… Не то слово… Сказал, что я о нём думаю.

– Наконец-то.

– А что хорошего?

Коля садится на стул против меня.

– Плюнь. Чепуха. Иногда нужно. Ты же не деревянный.

– Да нет, не чепуха.

– Отзывает из отпуска?

– Хуже.

– А что может быть хуже?

– Уходить надо.

– Что?! – в голосе Коли смешанный с удивлением протест. – Куда уходить? Из-за этого…? Пусть он сам катится… Что случилось-то?

Придётся объясниться, думаю я, никак этого не миновать.

– Анонимка пришла.

– На тебя? – в глазах моего сподружника загорается любопытство. – И что пишут?

– Нет чтобы возмутиться… «Что пишут…» Плохо пишут. На тебя и на меня.

– О-о! – восклицает Коля с ироническим восхищением, – какая честь! Я-то чем заслужил?

– Ты-то? – я тяну время: кроме всего прочего, я, кажется, поставлен перед необходимостью принять сейчас какие-то жизненно важные решения. Как всё переплелось! – Не догадываешься?

– Нет, – искренне отрицает Коля.

Какой он, в сущности, ребёнок, хоть и женат второй раз (наверно именно потому), и две – одногодки – дочери его, родная и приёмная, почти уже невесты.

– А тем, что твоя сестра… – я ищу слова; но слов больше не требуется.

– Ах, вот оно что…

Коля мрачнеет, и я могу его понять: всякое упоминание о сестре, за судьбу которой он беспокоится, я знаю, со свойственной ему тревожной горячностью, очевидно, причиняет ему боль. К тому же, как я сказал, для нас двоих она всегда была запретной темой.