Анатолий Савран - Самой короткой дорогой или приключения лиса по кличке Нарвас

Никогда прежде он не видел столько людей. Те люди, на которых он смотрел издали на колхозных полях, одеты были в грязные фуфайки и драные штаны. К ним он испытывал, если можно так выразиться, больше доверия, во всяком случае, он знал, чего от них ожидать. Конечно же, он всегда их избегал, не ожидая от них ничего хорошего. Но эти прилично одетые люди почему-то расположены были к нему миролюбиво и всякий раз норовили кинуть ему корочку хлеба в надежде на то, что он хотя бы подойдет к ней и понюхает её. Это было для него крайне подозрительно. Старый лис чувствовал обман, если не сказать больше, – угрозу своему существованию.

На сетке висела табличка. Люди смотрели на неё и чуть ли не по слогам читали слово «Нарвас». Чудное слово, незнакомое. Что оно обозначало, никто не знал, потому и читалось, должно быть, с трудом. Поначалу старый мудрый лис думал, что это так зовут табличку – «Нарвас». Он всё недоумевал, почему люди уделяли так много внимания этой серой невзрачной табличке. Это тоже было очень подозрительно. Они смотрели на неё так, как он совсем ещё недавно смотрел на курятник в ожидании того, что оттуда выскочит какая-нибудь очередная хохлатка. Но когда человек, охраняющий сетку, приносил пищу в алюминиевой кастрюльке, то, просовывая её в небольшое отверстие в вольере, обычно говорил лису: «Бери, Нарвас, ешь! Это вкусно». Это значило, что люди «посадили» его в эту «табличку» всем напоказ, что так теперь звали его, лиса.

«И поделом мне, старому дураку, – думалось ему. – Зазевавшийся петух! Табличка и он, лис, отныне одно понятие. Это позор!!! Распят, как та табличка на сетке».

То, что находилось в миске, действительно было вкусно, непривычно вкусно, но он так соскучился по небольшим мышкам-полёвкам, он так скучал по ним и вообще по всей своей прежней жизни, что временами по ночам тихо скулил, уткнувшись носом в соломенную подстилку. Ему негде даже было побегать и размять свои кости!

Солому приносили регулярно раз в неделю. За это он был благодарен человеку, охраняющему сетку. Это его руки выстилали ему днище будки и убирали старый свалявшийся слой. Солома напоминала ему его родной дом. Но разве он должен быть благодарен охраннику за собственное заточение? Здесь было что-то неправильное, уродливое в понимании слова «благодарность». Охранник, словно чувствуя его настроение, говорил ему: «Ничего, старина, не поделаешь! Мы теперь с тобой на работе. Мне за твоё присутствие деньги платят, да и ты, как видишь, ухоженный теперь и сытый. Вареной курочкой, вишь, пригощаю. Ты теперь здесь достопримечательность!»

«…Ухоженный и сытый… Теперь… Ухоженный теперь и сытый…» Как будто раньше было по-другому. Откуда им знать, как было у него раньше? Если не так, как у них, людей, не по их правилам, значит, уже «никак».

Такова, оказывается, была цена за свободу: жить по правилам людей. По вечерам, когда его никто не тревожил, он ноздрями тянул в себя запах сена. И тогда перед ним всплывали картины его безмятежной жизни. И вспоминалось ему вот что.

«…Чик, малыш, ну кто так подкрадывается к фазану? Надо подходить к нему со стороны ветра, чтобы он запах не учуял. Нет, конечно, я понимаю: есть готовое мясо гораздо приятней, чем его добывать, но разве ты не боишься стать чьей-либо добычей?»

Чик, годовалый лисёнок, наклонив голову, пытался осмыслить слова своего отца, но возраст брал своё, и, не вникая более в мудрые речи, продолжал гоняться за добычей, словно играл с нею в догонялки.

Кичи, мать детёныша, выслушивая замечание Файзы, только качала головой: «Малышу свой срок по жизни нести, мал он ещё твои мудрёные речи понимать. Но разве ты сам не боишься стать чьей-либо добычей? Не кончатся добром твои похождения в ближайший курятник дома на краю села. Уже несколько раз я видела на поле нескольких озлобленных мужиков с вилами в руках. Не ровен час, найдут наше прибежище, и тогда пиши – пропало!»

А сама подумала: «Что-то надо предпринимать, да, что-то надо делать… Сам-то, сам про фазана Чике толкует, так чего ж самому-то не попробовать себя в этом занятии? Но нет, конечно, нет! Время Файзы уже прошло: старый стал, отбегал он уже своё за фазаном, а Чик – несмышлёныш ещё, охотник с него никудышный. Сама б за фазаном побегала, да в прошлом году лапой на сучок напоролась, и с тех пор нет той былой прыти, которая была когда-то. Ох, не кончится всё это добром, не кончится!»

Файзы и сам понимал тревогу Кичи, но как хозяин создавшегося положения не мог позволить своей семье помереть с голоду и потому продолжал кормить её курятиной из дома, что на краю села. Его почему-то притягивал этот дом, ощущение было такое, что его с ним что-то связывало. А вот только что? Вместе со своим семейством он пришел в эти алтайские степи с альпийский лугов полгода назад. Будто магнитом тянуло его сюда. И какой такой магнит?! Всё это было для него загадкой.

«Да какая такая загадка! – думал он. – Просто дом, который ближе всего к посадке.»

Утро на пятую неделю его пребывания в вольере не предвещало ничего хорошего. Неясная тревога охватила весь зверинец. Бурый медведь, сосед «по камере», как-то по– страшному зарычал. И тут началось. Какофония разнообразных звуков – от львиного рыка до крика павлина – взбудоражила и без того мрачное состояние Нарваса. Никогда прежде за время нахождения здесь ему не доводилось слышать ничего подобного. Значит, он тут не один. Куда он попал? Звуки, звуки… Они говорили о многом: боль, отчаяние, страх, ярость. Хуже всего то, что он не мог видеть тех, кого слышал. И потому он тоже выразил своё состояние так, как это делал в далёкой молодости, когда искал встречи с Кичи – длительным завыванием, переходящим в лай. Однако если раньше это был зов плоти, то сейчас в своём лающем вое он ощутил ужас положения, который преследовал его уже пятую неделю. Так долго не могло продолжаться. Ведь он ничего не знал о Кичи и Чике. Где они, что с ними? Хорошо, если живы. Может быть, они здесь, в одной из этих перегородок? Он позвал снова, но никто не отозвался, и только дикий кабан не по-хорошему взвыл от явно причинённой ему кем-то боли. Оставаясь Файзы-Нарвасом, он, будучи в раздвоенном состоянии, смог бы только уничтожить себя, поддавшись неутешительным стенаниям с мыслью о том, что не смог вовремя спасти семью свою от неминуемой гибели. Но, с другой стороны, приобретя своё новое стратегическое имя, он стал воспринимать своё бедствие как исключительный случай и к случаю этому отнёсся с большим вниманием. А потому стал разрабатывать план выхода из заточения и припомнил, как совсем ещё недавно обучал Чика стратегии выигрывать.

« –…Чик, малыш, запомни! Лис отличается умом во всех случаях своей жизни. У лиса мало сил, чтобы удрать, лис не может одолеть оленя в голодную пору – зубы слабые, но он может условия, которые работают против него, выставить как орудие собственной силы.