Алексей Ивин - Пособие для умалишенных. Роман

Ему захотелось кукарекнуть; кукарекать он не стал, но рассмеялся. Нелли озабоченно на него посмотрела. Он, назидательно погрозив пальцем возле ее носа, пропел:

С доверчивой Нелли было по-своему просто. А что некрасива – это пустяк…

Вечером они загорали в частом молодом сосняке, в котором там и сям пестрели расстеленные одеяла и распластанные тела. Нелли сбросила просторный халат и легла рядом с Сухониным. Он провел пальцем по ее позвоночнику и сказал:

– Ой, укололся!

Нелли на грубость не обиделась. Тогда он запустил на ее плечо пробегавшего мимо муравья. Сухонин не мог не подтрунивать, срабатывал устойчивый институтский стереотип.

Выходные пролетели незаметно, упаднические настроения ни разу не посетили Сухонина. Нелли еще неделю оставалась в пансионате, затем тоже вернулась в Москву.

Хотя Нелли и говорила, что любит, когда мужчины управляют ею, ее мысли развивались в более практичном направлении, чем безалаберные и безответственные сухонинские. Недели через две она позвонила и сказала, что ее подруга, артистка Москонцерта, уехала на гастроли, а свою квартиру препоручила ей, так что они могут встретиться там, если, конечно, он хочет.

– Васька Васин на все согласен, – схохмил Сухонин, а про себя подумал, что его тащат в постель, как бодливого телка на скотобойню. – Только я сижу без денег – такой вот тонкий намек на толстые обстоятельства.

Нелли сказала, что обо всем позаботится сама. Сухонин положил трубку и задумался. Боже правый, неужели в обширной столице нельзя найти женщину красивую, одинокую, с умом, с квартирой? Нет, решительно, такая не обнаруживалась. Нелли жила с родителями и не годилась в жены. Согласен, что они культурные люди, принадлежат к артистической среде, да что толку – любви-то нет. А меду тем Истомина-старшая уже узнавала его по голосу, когда он звонил, и называла запросто – Виталий. Следовательно, Нелли придавала встречам куда большее значение. «Я тебя выручу, – как-то проговорилась она. – Не отчаивайся. Ты можешь прописаться у нас, даже если мы заключим фиктивный брак, а потом маме и папе дадут квартиру, и ты будешь свободен. Занимайся творчеством, чем хочешь». Это была развернутая программа будущей жизни. Сухонину же все это казалось нереальным. Он и без того запутался, без этих новых осложнений. Исчезла целенаправленная перспектива в его жизни, простая, ясная. «Новая» логика, «новое» знание захватили его. На свидание в квартире гастрольной артистки он согласился скрепя сердце. А впрочем, отчего бы и не попытаться: авось кое-что в его жизни сдвинется в лучшую сторону. Он ощущал опустошительное равнодушие, словно все это происходило не с ним, не его касалось, словно он присутствовал или играл на дурном любительском спектакле.

День выдался дождливым; высотные дома теряли очертания в мглистой туманной поволоке. У Сухонина не было зонта. Он нес зонт Нелли, стараясь закрыть ее, и тяжелую сумку с продуктами: на квартире предполагалось пробыть два-три дня. Нелли плохо знала этот район; дорогу вызвалась показать словоохотливая попутная женщина в очках. Сухонин с мрачной улыбкой думал, что его заманивают, как глупого кролика. Казалось, что эта услужливая болтунья в очках все о нем знает. В последнее время казалось, что и на улице он не в безопасности, что его повсюду сопровождают недруги. К каждому встречному он обращался с немым вопросом в перепуганных психастенических глазах. Шли они втроем мимо длинного мокрого бетонного забора…

Каков же был его ужас, когда они, открыв дверь, увидели двух собак, ч е р н у ю и б е л у ю, с голодным повизгиванием бросившихся навстречу.

– Я тебе совсем забыла сказать – этих двух собачек нам придется кормить. Вообще-то их подкармливают соседи, но пока мы здесь, мы сами ими займемся. Не знаю, как их зовут; знаю только, что вот эта черная – мать, а эта белая в крапинку – дочь.

– Отличная пара собак! – иронизировал Сухонин сквозь страх. – Крепость черных мясов просто наводит изумление, щиток – игла!

Квартира была двухкомнатная. Одна из комнат по стенам была завалена книгами, а посреди ее возвышалась широченная софа со множеством подушек и подлокотников. На кухне творилось невесть что, повсюду в мисках стояли прокисшие собачьи супы. Собаки путались под ногами. Раковина ломилась от грязной посуды, на полу валялись газетные обрывки. Не очень-то ухоженное жилье, сюда, вероятно, месяцами никто не заглядывает. Нелли поставила чайник на плиту и вынула бутылку португальского портвейна. К своему дамскому счастью с высоким мужчиной она стремилась напролом. Сухонин наблюдал за ее приготовлениями встревоженно; сквозь апатию пробивалась злость. Сейчас она напоит его вином, потом чаем, потом полезет в ванну, потом… Сухонина подташнивало от предчувствия этого «потом»; он уже знал, что ничего у него не получится, ему было лишь чуть любопытно, а больше того скучно. Он рылся в книгах, но ценных было мало, – брошюры по социологии, психологии, эстетике. Он обнаружил одну, привлекшую его внимание, под названием «Бермудский треугольник», и сунул ее в портфель, чтобы прочесть дома.

Вино было приятное, сладкое, но с него мутило. Всё развивалось примерно так, как он и предполагал. Нелли принимала ванну, и пока она там плескалась, Сухонин положил кухонный нож посреди застеленной софы. «Следовало бы класть кинжал или меч, – подумал он. – У каких это народов так делалось, когда мужчина хотел сохранить честь женщины? Забыл, совсем забыл, дырявая стала память».

За окном по-прежнему моросило. Собаки лежали, забившись под стол. Вечерело. Исследовав обе комнаты и кухню, Сухонин не знал теперь, чем заняться. Из ванны вышла Нелли, чистенькая, умытая, в мешковатом хлопчатобумажном халатике в синих цветочках.

– Ну что, подруга дней моих суровых? – спросил он риторически, положив тяжелую руку на ее теплое плечо. – Софа расстелена и убрана, скатерть белая залита вином. Поди ложись!

– А ты?

– А что я? Я обнаружил интересную книжку, почитаю, а потом тоже лягу.

– У тебя нет совсем никаких чувств ко мне? – спросила Нелли заискивающе.

– Есть. Усталость. Я очень устал, и многое из того, что для других представляет интерес, мне надоело. Иди, иди!.. – Он поцеловал ее в лоб и легонько подтолкнул. – Иди. Я сейчас тоже приду.

Он уединился в комнате, где сидели собаки, и закрыл стеклянную дверь; поставил тихую музыку Джеймса Ласта. Хотелось курить.

– Ну, что мне с этой дурехой делать, подскажите? – спросил он у собак. – Не знаете? Вот и я не знаю. Мне сейчас хоть Джину Лоллобриджиду подавай – один черт…

Собаки понимающе вылупляли карие глаза.