Наталья Гандзюк - Зима

– Зимой я пишу мало. Не могу работать при электрическом свете и в мастерской холодно. Если бы не Диана, зимой я бы умер с тоски. Знаете, это так просто – жить для кого-то. Рядом с ней я сильный. И бессмертный. А ты почему такой кислый? Поговори со мной. Ты думаешь, мне не бывает плохо, и я тебя не пойму? Я тебя пойму.

В полутёмной мастерской художник подбрасывал дрова в печку и жадно смотрел, наслаждался видом огня:

– Ты давно не плакал. Отяжелела твоя душа. А ты поплачь. Сядь, куда хочешь, и поплачь.

В отношениях с Вадимом Нина не слушала советов родных и друзей. Она шла на зов бессмертия и отметала всё, что мешало ей: обиды, ревность, ссоры. Одно волновало её – это то, что она не может сделать его счастливым. Как она ни пыталась, как она ни стараласьугодить, у неё не получалось. Она научилась варить борщи, содержала дом в чистоте, но периоды оттепели в жизни с Вадимом становились всё реже. Он больше не заводил любовниц, но был всё раздражительнее и грубее и однажды ударил её наотмашь.

Её прогулки с коляской по опустевшим улицам становилисьпродолжительнее и предпочтительнее пребывания дома. Мамочки и папочки уже давно разъезжались, а она всё ходила вдоль домов, приближалась к реке, грелась в магазинах и периодически смотрела на часы. Еще рано домой. Пока рано. Рано.

Арина росла спокойной девочкой и во всём помогала маме. Она была ещё крошкой, но на неё уже можно было положиться. Нина знала – Арина не подведёт. Всё у неё было в меру и вовремя: плач, улыбки, сопение и чмоканье в поисках груди, болезни, выздоровление.Такая она была ладненькая, послушная и очень мудрая. На глазах у Нины рос и набирался силчеловек очень взрослый и понимающий. С самого раннего Аришкиного детства Нина поняла: растёт друг, с которым можно пойти в разведку. Ему можно довериться, у него можно попросить совета, у него можно учиться всю жизнь. Для него можно пожертвовать всем. В его тениможно отдохнуть от солнца. Это была любовь с первого взгляда, с того самого момента родов,первого кормления и гораздо раньше. Начало знакомства с ней выпадало на время первой встречи с Вадимом. Она увидела его и глубоко внутри приняла. Это было чувство, в котором смешалось сострадание и невероятная лёгкость. Наверное, так – сострадание в невесомости. Да… Но и ещё раньше! А раньше когда? Она не помнила этого «раньше», потому что нам не дано это помнить.

Когда Вадим познакомился с Ниной, его чувства к ней были противоречивы. Он восхищался ею и хотел подойти поближе, но почему-то ему казалось, что он ворует её. У кого? У судьбы? У её дара? У другого мужчины? Он знал, что и с Ниной ему станет скучно, потому что ему становилось скучно всегда. Все долговременные и кратковременные связи с женщинами заканчивались одинаково – разрывом. Но какое-то время это увлекало его, как охотника увлекает дичь или красивое животное. Миг блаженства или обладания сменялсяревностью, а потом омерзением. Ему необходимо было остаться одному, и после апатиион опять метался в исступлении по своей квартире – к нему возвращался его родовой процесс. Кто-кто, а Вадим не рассчитывал, что, перенеся кратковременные муки, он получит вечное блаженство и не верил в лучшую для себя судьбу, и «чудо» как понятие не существовало в его лексиконе, и то, что в жизни будет белая полоса, он воспринимал с глубоким сомнением. Опыт показывал, что не наступит, не случится, не придёт и не ждёт. Не потому, что он был циничным, вовсе нет, он смотрел на жизнь и на себя, как мог, видел то, что видел, никого не звал за собой и никого не заставлял быть похожим на себя, ему и так доставало хлопот. Нет, он не служил в армии,откосил в сумасшедшем доме. Если быслужил – не выжил бы, потому что не мог никому служить. Он дважды крестился в Православном храме и каждый раз искренне. И после крещения ему было легко на душе ровно сутки. Потом счастье надо было зарабатывать, а он не знал как. Мать в детстве била его, а он любил её безумно, и, пожалуй, она являлась единственной, кого он любил по-настоящему. Если бы можно было быть рядом с ней хотя бы комнатным цветком или, на худой конец, собакой, он перевоплотился бы немедленно. Мать жила с отчимом, которого он сначала ненавидел. Потом простил, но относился к нему снисходительно: внутри себя он чувствовал кастовые различия или ему так хотелось… Отчим был человеком рангом пониже, а может, и не одним. Он был ограниченным, тупым добряком. И единственным оправданием перед Богом, ради чего длилась его, отчима, жизнь, была любовь к матери. Хотя Вадим был в курсе о его славном спасательском прошлом, о его орденах и надорванном здоровье, это ничего не меняло, и предательское высокомерие не уходило, не выветривалось, не смывалось.

Вадим стоял перед открытым окном, курил, смотрел на снег, который превращался в дождь. Как быстро всё меняется. Недавно Вадимплакал от любви к Нине, и когда он плакал от любви, то уже знал, что произойдёт дальше. Так происходило всегда. Недавно они сидели рядом на полу перед большой открытой книгой и напоминали детей, оставленных взрослыми. Взрослые не вернулись, и опору во всём можно было искать только друг в друге и в самих себе. Иногда ему становилось страшно, и он тихо просил:

– Не бросай меня.

– Как же я тебя брошу, ведь я тебя люблю, – отвечала Нина.

Вадим не мог произносить это слово вслух, потому что сказать это слово значило полностью довериться другому, и ещё это означало взять на себя ответственность за это слово.

Когда родилась Ариша, Вадим был очень счастлив, но однажды, присмотревшись, понял, что она не его дочь. Всё было светлым – волосы, ресницы, брови, кожа. И хотя все говорили, что Арина – копия папа, он пропускал мимо ушей эти слова. Однажды поселившаяся мысль в его голове пустила корни. Он мучил Нину вопросами, устраивал истерики и всё пытался узнать, кто отец ребёнка.

А Нина всё дольше задерживалась в поликлиниках, в магазинах, на прогулках, становилась всё молчаливей. Она бы с радостью закуталась в крылья любой птицы, пожелавшей стать ей матерью.

Сложнее всего идти по жизни подробно, ничего не пропуская. Как хочется прыгнуть вперёд и посмотреть, что там. Как влечёт нас граница, разделяющая жизнь и смерть, но, на самом деле, мы уже смотрим на жизнь глазами смерти. И она сопровождает нас. Этим именем мы называем территорию, скорее, принадлежащую бессмертию, чем смерти, но не будем забегать вперёд! И как хочется обезболить тот или иной процесс, происходящий с нами, и как хочется приукрасить себя, и как хочется, чтобы нас полюбил хоть кто-нибудь! Домашнее животное или человек, но мы не замечаем, как в «страшном порядке» совершаются с нами те или иные события, и в страшном порядке разворачиваются перед нами картины, написанные для нас нашей судьбой.