Валерий Гришковец - Поезд вне расписания

Среди лауреатов премии имени А. Платонова были такие признанные мастера слова, как прозаики Валентин Распутин, Василий Белов, Владимир Крупин, Петр Проскурин, Леонид Бородин, поэты Юрий Кузнецов, Глеб Горбовский, Олег Шестинский, Борис Примеров…

Конечно же, был роскошный банкет, было много почетных гостей – людей широко известных не только в Москве, но и далеко за пределами Российской Федерации.

Председатель правления Союза писателей России Валерий Ганичев, поздравляя лауреатов, выразил признательность руководству Московской железной дороги и редакции газеты «Московский железнодорожник» за поддержку русской литературы, что, действительно, сегодня очень важно и даже необходимо.

Цитирую газету «Московский железнодорожник», что освещала церемонию награждения лауреатов Международного литературного конкурса имени Андрея Платонова «Умное сердце»: «Сейчас железные дороги, пожалуй, единственная отрасль, связывающая державу воедино. И точно так же газета „Московский железнодорожник“ соединяет на своих страницах писателей не только из разных уголков России, но и из далеких государств Содружества. Причем соединяет их именем Андрея Платонова, великого русского писателя, которому в этом году исполняется 100 лет. Отрадно, что одна из премий присуждена белорусскому поэту Валерию Гришковцу. Мы еще только осторожно предлагаем коллегам из Минска объединить наши писательские союзы, а вы уже это делаете на страницах газеты».

«Тепло поздравила своего соотечественника и других обладателей дипломов и премий советник посольства республики Беларусь в Москве Регина Минаева…»

Короче говоря, и на нашей улице был праздник…

1999

Боже, как меня заносило!..

ХХХ

Нет-нет и вспоминается октябрь 76-го. Ленинград, Петергоф – пригород Ленинграда, один из его районов, хотя находится от собственно города за 40 километров. Наверно, из-за знаменитого парка, дворца и фонтанов, созерцать кои съезжаются туристы со всего света и числят Петергоф в составе Ленинграда.

В Петергоф из Питера, из самого его сердца – с Васильевского острова, с берегов Невы, перенесли сюда Ленинградский университет. Тоже, без преувеличения, знаменитый, как и МГУ на весь мир. Построили целый городок – учебные корпуса, лаборатории, общежития…

Сам Суслов наведывался сюда посмотреть, как идет строительство университета. Да, действительно, есть на что посмотреть: университетский городок отгрохали под стать американским и западноевропейским подобным студенческим городкам – гранит, мрамор, дорогой кирпич, роскошная облицовка. То же самое и внутри зданий.

Здесь, в общежитии университета, пятый год жила та, что вытащила меня из заштатного Пинска – жениться. Экстренно.

Кое-как наскреб денег на кольца и все прочее, что связано с «торжественным вступлением в брак». Кольца пришлось покупать с рук, сильно переплачивать. Но… было жесткое требование: явиться во что бы то ни стало с кольцами! Чтобы все – как у людей…

Из-за нелетной погоды в Ленинград я попал тремя днями позже, нежели меня тут ждали. Из аэропорта Пулково еду в Питер. Моя суженая – в Петергофе. Из Питера качу в Петергоф. Меня выглядывают в окно с шестого этажа дома по улице Коллонтай в Ленинграде. Кружили этак двое суток. Я уж хотел плюнуть на всю эту свадебно-брачную чехарду и восвояси убраться в родной, пусть себе и заштатный, Пинск.

Эх, кабы тогда – да сегодняшний розум!..

Встретились. Поехали подавать заявление в загс. Правдами-неправдами, через подругу-депутатку моя суженая уломала заведующую Петергофского загса расписать нас вне очереди – через пять дней со дня подачи заявления.

Вторник, 6 октября 1976 года. Сырое, хмурое, осеннее утро. Ветер. Сиро и серо кругом. И на душе не лучше… С тяжелым сердцем поднимаюсь по ступенькам загса. Тяжелым голосом обреченного обращаюсь к суженой: «Галя, еще не поздно, давай свалим отсюда»…

– Что-о?! Скотина, распишись и убирайся вон!..

Вечером того же дня самолет уносил меня из мрачного и сырого, как колодец, Ленинграда в родную столицу – в Минск. А на другой день я уже был на работе в «Полесской правде». После работы, прямо в редакции, коллеги отпраздновали «счастливую перемену в моей жизни».

Я, помнится, «праздновал» и за сухую «свадьбу» в Петергофе, и за тоску в питерской квартире на улице Коллонтай, где мы уже не раз коротали наши ленинградские ночи. Пил вечерами с друзьями детства водку и вино у «десятого» магазина. Пил и думать не думал, что много, ой, как много и долго пить мне с ними на этих скамейках, в этих вот кустах, в беседках да подъездах. Пить зимой и летом, весной и осенью. Пить в радости и в горести. Глушить тоску вином. В родном, в одночасье ставшим таким неуютным, таким чужим городе…

Где ты, моя радость?..

Спустя три месяца привез в Пинск жену. Уже с «животом».

Где ты, моя радость?..

Радости как раз-то и не было. Если и была – мимолетом. А так – все больше тоска да печаль. И – вино, вино, вино…

Так и жили. Два упрямца, два себялюбца в одной берлоге, где каждому было тесно даже по отдельности. Да еще мама-теща, старая медведица, бессовестно заглядывающая и нагло сунувшаяся не свою берлогу…

И года не прошло – убрался я вон: живите! – освободил маме-теще берлогу.

И посыпались жалобы, доносы и письма, в основном анонимные в «инстанции». И потянулись сплетни, слухи. И не выдраться из этой паутины, из грязных сетей дешевых науськиваний и склок.

Вино, вино… Друзья. Знакомые. Просто собутыльники. Я пил. Я спивался. Но все же, что-то и удерживало меня. На самом краю. Любовь к литературе, к поэзии? Слово, что жило, бродило, клокотало в сердце моем? А может, молитвы матери? Поддержка – словом и делом хороших людей?..

Да, я много пил. Может, потому и не стал подлецом, негодяем…

Тогда же, летом 1978-го написал стихотворение «В минуту откровения». Его никто не брался печатать. Но все же, в первую книгу мне удалось его включить:

Обо мне уж так судачили, рядили,

Меня хаяли, чернили и рябили.

Но меня еще за что-то и любили,

И такие, знаю, тоже люди были.

Вдруг уеду я, потом опять приеду.

По весну вдруг загрущу, а то по лету.

Наплевал давно на суды-пересуды, —

Счастья мало от тог, что бьют посуду…

И меня когда-то били – не убили.

Вот такие, братцы, были со мной были.

Нет, на суды-пересуды мне даже теперь, прожив почти полвека, не получается наплевать. Я их жутко боюсь, судов-пересудов. Особенно после сильного перепоя. Идешь – голову боязно поднимать, в глаза людям смотреть невмоготу. А тогда – и подавно. Вот и хлестал «бормотуху». Уж она-то, поганая, вливала в нутро и веру в себя, и смелость, и уверенность. Правда, ненадолго. В этом-то, эх, знать бы тогда, именно в этом вся каверза, все зло, вся беда, что скрывает в себе вино и пьянство – самообман. Глупый и уничтожающий, мимолетный мираж самообмана. Приходит, неумолимо наступает похмелье. Тревожное поначалу. Страшное – потом. Трагичное – еще некоторое время спустя. Горе, беду, смерть не обманешь…