Дмитрий Дудкевич - В космосе ветер… Непериодический литературный журнал

Лимоны тут везде: деревья растут на улицах, в садах у местных жителей, на вершине горы, и даже в бездне, где покоятся останки общественных бань чёрте какого века. Лимоны – жёлтые, кислые, с привкусом детской болезни и спиртового раствора.

Подруга выглядела виноватой. Эта эмоция стала первой честной эмоцией за вечер, и мне даже на секунду захотелось утешить её, но я сдержался. Не потому, что во мне нет жалости, а потому что в тот момент во мне её было с избытком. И ещё не хотелось признаваться, что я расстроюсь, когда она встанет – тогда я перестану ощущать тремоло в её коленях и отправлюсь в одиночку в отельный номер, с балкона которого буду смотреть в бездну.

Мы попрощались.

– Ну прощай. – Сказала подруга и связь между нами, та связь, что на уровне коленей, прервалась. Возможно, навсегда.

– Прощай. – Я держал в руке коробку конфет и никак не мог сообразить, что с ней делать.

Она посмотрела на меня своим излюбленным долгим взглядом, который падает на тебя, как многотонная плита, и ушла, закинув сумку с подарками на плечо. Я наблюдал, как она удаляется, красиво покачивая бёдрами, обтянутыми чёрным, плотно сидящим латексом, и вообще ни о чём не думал.

От местного кофе не начинает болеть голова, сердечный ритм не увеличивается, поэтому его можно пить весь день и не бояться передоза и смерти в адских муках, что неминуемо ждёт вас, если переборщить с горячим чёрным напитком в Москве. Поэтому, я заказал ещё чашечку, на этот раз со взбитым молоком, и закурил.

Если не о чем думать, думай о кофе.

Официальная часть поездки закончилась, настало время импровизации.

Впрочем, как оказалось, этот полдень собирался устроить мне ещё один сюрприз. После того, как моя подруга скрылась из виду, и я опорожнил чашку кофе, ко мне подсели две китаянки – возможно, это были представительницы какой-то другой азиатской национальности, но больше всего за рубежом именно выходцев из Поднебесной. Одна была чуть повыше, где-то метр шестьдесят, другая совсем миниатюрная. Они что-то бегло щебетали на итальянском, но так как я языка не знаю, возникла неудобная пауза.

Тогда та, что поменьше, обладательница ярких синих волос, неожиданно перешла на русский. С совершенно чудовищным, словно птичьим, акцентом. Приходилось как следует вслушиваться и периодически переспрашивать, чтобы разобрать хотя бы три-четыре слова подряд.

– Подруга ушла. – Сказала маленькая синеволосая девчонка.

– Подруга ушла. – Согласился я.

– Ты не должен сидеть тут один. – Снова подала голос та, что поменьше. – Ты не должен сидеть тут и пить. Это очень-очень плохо, а дальше будет ещё хуже.

Я кивнул для вида, потому что совсем не мог понять, чего они от меня хотят.

– Пока ты сидишь один, в тебе умирает человек. – Сказала та, что повыше. Её русский был ещё хуже, настолько, что я додумывал за неё одновременно и приставки, и суффиксы, и окончания, а она говорила одни корни, и даже в них умудрялась путаться. – Человек умирает. Время умирает. Надо двигаться, разговаривать с другими, слушать истории. Иначе исчезнешь.

Я снова кивнул.

– Идём к тебе. – Уверенно прощебетала та, что поменьше. – Будем разговаривать. И не только разговаривать.

– Э, нет, дорогие. – Я быстро сообразил, чего от меня хотят девчонки. А у меня действительно было не так уж и много денег, да и покупать секс в чужой стране было всё-таки небезопасно.

– Не пожалеешь, глазастый. – Сказала та, что повыше. – Не понимаешь, от чего отказываешься.

– Нет. Не пойдёт. – Я был непреклонен. Та, что повыше погрустнела, маленькая же насупила брови. – Простите, девчонки, не по мне такие дела.

– Ты уверен? – Голос той, что пониже вдруг приобрёл какой-то странный тембр, словно у меня звенело в ушах при каждом произнесённом звуке.

– Абсолютно.

– Ну, потом не плачь. – Буркнула та, что повыше. – Ты ещё сможешь изменить решение позже.

Я зачем-то сунул им коробку конфет. Просто не знал, что с ней делать, а китаянки подвернулись вовремя. Маленькая девчонка забрала коробку и странно посмотрела на меня.

– До встречи.

Я лишь кивнул.

Она взяла за руку ту, что повыше, и они обе удалились в ту же сторону, куда десять минут назад ушла моя подруга. Метров за пять до выхода с территории ресторана та, что пониже обернулась и чуть приподняла платье. Видимо, чтобы я узнал, от чего отказываюсь. Под платьем не было белья, зато наличествовали упругие красивые ягодицы.

Я ещё раз отрицательно помотал головой, а она лишь улыбнулась в ответ, словно знала что-то, чего не знал я.

Честно говоря, всё это выглядело довольно странным. Впрочем, мало ли какие тут особенности. Расплатившись, я направился в отель.

В холле не было ни души, так что я взял на себя смелость самостоятельно пройти за стойку регистрации, выполненную из обшарпанного красного дерева, и забрать ключ от своего номера. Поднимаясь на третий этаж, я обратил внимание на то, что ни на лестнице, ни на этажах не было ни души.

– Отлично, – буркнул я себе под нос, – ты хотел одиночества, теперь жри его столовыми ложками.

Остаток дня я провёл в странном состоянии тотального отупения.

Я выволок на балкон стул из прихожей, он едва поместился на узкой площадке, после чего уселся на него, запасшись пивом из мини-бара и сигаретами.

Смотреть в бездну под ногами было очень интересно. Страшно, конечно, но притупить этот врождённый страх помогло пиво, а вот с любопытством оно ничего сделать не смогло. Волны бились о скалы где-то далеко внизу, и стремительно садящееся в море солнце подсвечивало огненные гривы волн. Прекрасное, романтичное явление, которое я попытался бы зарисовать, если бы умел настолько хорошо передавать движение и фактуру.

К сожалению, перерисовывать плоские узоры – мой потолок.

Потом я, кажется, задремал, потому что проснулся, когда моря уже не было видно. Под ногами что-то шипело и гремело накатами, как разгневанная преисподняя, но если на горизонте рябь на воде подсвечивалась невесть откуда взявшейся луной, то внизу, в бездне, царил кромешный мрак.

В общем, неудивительно, что ближе к полуночи я уже не сидел на балконе, а проводил время с бокалом в руке возле бутафорского камина, в котором горело электричество.

Отель действительно был богатым, и отделка номеров предполагалась соответствующей статусу.

Призрак Луиджи Соррентино появился, едва часы пробили полночь.

Он завис над кроватью, и всё его зыбкое тело источало жалость и сочувствие.

Пробили – это лишь фигура речи, на самом деле часовой механизм противно протрещал, как заяц-барабанщик, добравшийся до листа жести. Отвратительный звук, наложенный на не менее отвратительную тишину полночного периферийного городка.