Борис Михайлов - Встреча с любимой из юности

Спор о новых расценках незаметно угас, и Костя повернулся к Севе.

– Кому письмо, разобрался?

Сева молча протянул его Косте, тот долго читал, а потом передал Володе.

– Скорее всего, ошибка. Не могла двадцать пять лет молчать! Нет, даже больше.

– Всеволод Иванович я, а никакой ни Елисей Егорыч.

– Что касается имени – отчества, большинству из нас, их придумали в детдоме.

– С именем, конечно, не увязка, – заметил Володя, продолжая разбирать каракули послания. – Но деревня Васильевка и фамилия Васильев, в этом что – то есть. Не думаю, случайное совпадение.

Оставив разговоры о работе, парни переключились на обсуждение загадочного письма.

– Тебе письмо! Поезжай сейчас же! Разберись, – подвел итоги спора Сергей. Костя опять взялся за гитару и запел «Мама, милая мама». Сева посмотрел на часы.

– Поздно. Завтра отпрошусь и махну, – согласился он. – За тысячи километров мотался, а тут под боком, два часа езды. Володя разлил остатки водки и провозгласил.

– За твою маму! Дай Бог, чтобы судьба, улыбнулась тебе!

– За встречу! – отложив гитару, прибавил Костя.

Ребята посидели еще и разошлись. За окном давно наступила ночь. Оставшись один, Сева заново перечитал письмо. В документах он писал «родители погибли в войну», и сколько себя помнил, жизнь была связана с детским домом. Сейчас перед глазами неожиданно всплыли смутные картины деревенской улицы, огромная худющая собака и такая же худая и злая женщина. Она беспрерывно отпускала подзатыльники. Никогда раньше память не возвращала к этим картинам, а теперь вдруг вспомнилось. Возможно, видел что-то похожее в кино или читал. Случалось, детей забирали из детского дома. У кого-то находились родители или родственники, братья с сестрами. Другие, уже взрослыми, через Всесоюзный розыск и радио Агнии Барто нашли близких. Севе не повезло.

Ни о чем, кроме как о завтрашней встрече, теперь не думалось. Ругал себя, что не вскрыл конверт сразу, возможно, сегодня успел бы поехать. Представлял, как выглядит больная мать. «Письмо шло несколько дней, успею застать живой? Кто такой Егор Иванович? Очевидно отец, раз назвали в письме Елисеем Егоровичем. Всеволод или Елисей в деревне не разбираются» – размышлял он, и не находил себе места. Выпить бы, да все кончилось, а выходить под дождь не хотелось. Рано лег и долго не мог заснуть. Вспоминался детдом, друзья. Снова мелькнула картина деревни и собака, худая женщина, хворостиной стегающая его.

Сорваться с работы удалось лишь после обеда, и надеялся добраться до Васильевки еще засветло. Второй час трясся Сева в автобусе и думал о предстоящей встрече, вспоминал другие поездки. Сколько их было! Списывались, все сходилось, оставалось обняться с матерью или отцом, как в последнюю минуту выяснялось – ошибка, случайное совпадение.

Старый львовский автобус трещал, грозил развалиться, переваливался с боку на бок на разбитой проселочной дороге. В проходе в такт звенели бидоны из-под молока, катались сумки и кошелки, возвращающихся из райцентра, деревенских бабок. Постоянный звон и громкие разговоры, не отвлекали от мыслей о встрече, возможно с матерью.

За окном начинало темнеть, когда, перед очередной остановкой, водитель громко объявил.

– Васильевка, бабоньки, не проспите!

– Уснешь с тобой, – незлобно ворчали старые женщины. – Всю душу вытряс на своей таратайке.

Попутчицы из автобуса помогли найти дом Агафьи Ереминой, что прислала письмо. Она не удивилась Севе, будто знала, приедет сегодня.

– О, какой вымахал! Помню пацаненком. Встретила бы, ни за что не узнала. Наш участковый подсказал, как найти, и, смотри, – приехал. Писала, не верила, дойдет письмо. Да что я с тобой все балакаю. Пошли к Лизе.

Еремина привела Севу в избу матери. Из-под грязного абажура с кистями, едва светила тусклая лампочка, перед иконой коптила лампадка. В полумраке Сева с трудом разглядел больную. Елизавета Петровна лежала на железной кровати, с когда-то блестящими шарами на спинках, придвинутой к стенке. Агафья Никитична силой усадила Севу на краешек, не первой свежести простыни, у изголовья больной.

– Ганя, поверни меня, – еле слышно попросила она.

Никитична развернула больную, чтобы могла видеть сына.

«Неужели мать»? – Увидев старую больную женщину, Сева смутился, не знал, как держаться. Родственные чувства не отзывались в душе. Застоявшийся затхлый запах, давно не проветриваемого помещения, полумрак, убогая обстановка – всё вызывало протест.

– Почему решили, я ваш сын?

– Елисейка! Елисеюшка! – шептала женщина. – Я твоя непутевая мать. Прости… Не стоило звать. Знала, не надо… Не утерпела. Очень хотела увидеть, как ты… Прости… – Прости сыночек! – Она замолчала.

– Да, да… Я все понимаю, – прошептал Сева, тронутый мольбой женщины, в которой едва теплилась жизнь. Сыновние чувства не проснулись в нем, переполняла лишь жалость. Мать или не мать, перечить в такую минуту Сева не решился.

– Все будет хорошо. Лежите.

Больная опять зашевелила губами, Сева с трудом разбирал слова.

– Не хотела позора, Елисейка. Затравили тебя в деревне.

– Злые люди у нас, – подтвердила Никитична. – Рос симпатичным пацаненком, похожим на всех Васильевых, а люди, показывая на тебя, кривились: немецкое отродье, фрицево семя.

– Сейка, Сейка, – простонала больная и откинула голову.

– Доктора! Есть у вас доктор? – закричал испуганно Сева.

– Фельдшар. Доктор не приедет. Не жилец Лиза, сказал, – Никитична поправила больную, приподняла подушку. – Отойдет, родимый, отойдет. Фельдшерица укол сделает. Пойдем, покуда ко мне.

Сева уставился на умирающую, и не слышал Никитичны. Его ли мать, чужая, все одно, жалко старую, изможденную нелегкой жизнью, больную женщину. Вспомнил, какой представлялась мать в детдоме: молодая, красивая хохотунья в платье в синий горох, как у Светланы Агеевны, учительницы в первом классе. Никак, не старой и жалкой.

– Пошли, я сноху пришлю к Лизавете.

Никитична ушла, а он все сидел, не в силах оторвать взгляда от умирающей. «Неужели она и есть мать, которую искал всю жизнь»? Пришла молодая женщина, взяла Севу за руку.

– Пойдемте.

Он неохотно подчинился и пошел за ней в соседний дом.

В избе Ереминых Севу встретил яркий свет и уют. На полу домотканые коврики, на окнах цветы, телевизор «Рекорд», завешенный салфеткой. В сравнении с домом Елизаветы Петровны здесь жили богато. Сын Никитичны Петр радушно встретил Севу. На столе появилась бутыль самогона, соленья. Агафья Никитична накрывала на стол и рассказывала.

– Егор вернулся с фронта, увидел, в семье пополнение, и подался в город. Лизке тут прохода не дают. Немецкая подстилка, шлюха. Пацаны в тебя камнями, как в паршивую собаку. Ну и надумали отдать в детский дом. Вместе отвезли в Стародубск. Егор и нынче не приехал. Отписала ему: Лизка помирает, приезжай. Не простил. Не приехал. Вот они, мужики, никакой жалости! До войны счастливее пары в селе не было.