Елена Гвозденко - Дурканские новеллы

Озадаченные расходились дурканские мужики по домам. Они мало, что поняли из Семкиной речи, новые слова звучали обидной бранью, а общий смысл пугал безысходностью. Оказывается, другой, правильной жизнью живут в Многодумске, другую одежду носят, другую закуску под водочку употребляют. Компьютеры и сотовая связь – у каждого многодумца, и не надо чтобы позвонить бежать на почту.

Акимовна, подхватив сынка, повела его домой, кивая головой на все его бормотание: «Что за зверь такой маркетинг, о котором ее Семушка так переживает? А Инвестиция, видно, невеста городская», – думала растерявшаяся мать.

Наутро Акимовна обнаружила кровать сына пустой. Она сначала хотела к Федотке броситься, надеясь пристыдить смутьяна, но потом решила бабью хитрость проявить – собрала гостинцев, да к Дуняшке отправилась, надеясь, что сможет уговорить девицу на сына повлиять… Идет Акимовна по дурканским улицам, да дивится – что ни двор – коровы не доенные мычат. По опустевшим переулкам козы и свиньи без пригляду гуляют.

А в это время все население Дурканска у магазина внимало речам Семки. Рассказывал он землякам, что для того, чтобы жить как в столицах, вовсе не надо на фермах, да в полях от зари и до зари «спину гнуть». Они, мол, с Федоткой решили, что дурканцы могут и просто так богатыми в одночасье стать. Мол, есть в Дурканске сокровище, что в других городах и не сыщешь. Зашумела тут толпа, разволновалась, значит. Со всех сторон послышались крики – «Это, какое-такое сокровище, о котором мы отродясь не слыхивали». Даже дед Самсоныч очнулся от своего всегдашнего сна, а к слову сказать, спать этот дед умел мастерски – и стоя, и сидя, и даже когда со службы шел. Говорили, что и ел он исключительно во сне. «Это что ж за богатство такое от моего зоркого глаза ускользнуло», – крикнул он и тут же захрапел. А между тем, Семка покряхтел, будто с духом собираясь, и заявил – «пыль». Что тут началось! Дурканцы смеялись, улюлюкали, кричали что-то, а затем вдруг внезапно смолкли.

Федотка решил, что настал его черед перед гражданами выступить и вышел вперед. Рассказ Федотки озадачил дурканцев. Умелец напомнил горожанам, что народ они не совсем обычный. Отродясь на их родине про болезни и хвори всякие не слыхали. Ну разве малец какой ссадину на коленке поставит или мужичонка хмельной с забором поздоровается, а так, чтобы серьезно – такого не было. Так и умирали дурканцы здоровыми. Давно уж Федотка про феномен сей размышлял, да пришел к выводу, что пыль дурканская особое целебное свойство имеет. А как Семка в Многодумск отправился, так и попросил его у тамошних ученых поразведать, даже кулек родной пыли с собой насыпал. Ученые многодумские целый год в пыли ковырялись, да заключение такое выдали, что и не поймешь. Будто обнаружили в этой пыли что-то до сих пор науке не известное, а что – и сами в толк не возьмут. «Так вот – это уже Семка как специалист по маркетингу добавил, – пора дурканцам с этой пыли доход иметь».

С поры того стихийного собрания, жизнь в Дурканске неузнаваемо изменилась. Коренные жители больше не работали в полях да на фермах, да и домашнее хозяйство забросили. Всем городом улицы мели, да пыль ту по пакетам фасовали. Уныло стало в Дурканске. Ни смеха, ни пенья петушиного не услыхать. С утра до вечера только и слышно, как метелки метут, да стихийно перебранки возникают. Мол, кто-то у кого-то всю пыль смел. А Семка отправился в Многодумск, сбыт налаживать. А вскоре и машины, им из Многодумска для доставки этой самой пыли прибыли. Нагрузили дурканцы первый обоз и попрятались по домам, в ожиданье барышей. Да только так и не дождались. Оказалось, что только для дурканцев – родная пыль целебным свойством обладает, а для прочих очень вредна. Многие с той пыли с ума сошли, да с болячками разными слегли.

Вернулся Семка в Дурканск, и города родного не узнал – все порушено, фермы разорены, поля и огороды бурьяном заросли. На улицах ни курочки соседской, ни даже кобелька лядащего.

Дверь

Помню, стояла в нашем городишке дверь. Дверь как дверь, с облупившейся краской непонятного цвета. Таких у нас в городишке – великое множество. Но все же был у нее один секрет – стояла одинокая среди улицы, ничего не запирая. И еще один секрет был у той двери, не всяк мог ее открыть, но уж кому удавалось – чудеса великие за ней находили.

Пошел как-то Петрович по пьяному делу в скверик за общением. Остро ему тогда друзей не хватало, тем более что в кармане только треть суммы на эликсир правды позвякивала. Шел долго и трудно, он уж и руками себе помогал, а все дойти не мог. Как очутился он у нашей двери, он и сам не понял, решил, что опять домой вернулся, что за этот вечер случалось с ним раз пять. Толкнул он эту дверь, а за ней огромный стол, такими яствами и питием богатый, что Петрович оробел даже, а собеседники незримые приглашают: «Отведай, мол, Петрович с нами. Хочешь, килечки томатной, хочешь, сырков «Дружба». А из выпить, тут как в раю – тут тебе и портвейнчик, и самогоночка, и ОНА, родимая. Загулял тогда Петрович, неделю город его не видел. А через неделю очнулся на больничной койке. Изловили его в сквере, когда он в урнах искал летающие тарелки.

А еще через неделю у этой двери Фоминична оказалась. Шла она с базара, хотела себе новую шубу справить. Да не такую как у Степановны, из искусственных матерьялов, а самую настоящую – кроличью. К слову сказать, шуба Степановны лишила покоя всю женскую половину городка. А каково же было Фоминичне, жившей рядом, видеть похорошевшую соседку каждый день. Обошла тогда Фоминична все ряды торговые. А из одежды зимней лишь телогрейки, да куртки китайские, пухом неизвестного животного начиненные. Купила тогда наша героиня себе из обновок скалку, да доску разделочную, и побрела домой. А тут, откуда ни возьмись, сия архитектурная нелепость. Растерялась Фоминична, дернула за ручку, а дверь возьми и откройся. А за ней – прилавки, от товара разного ломящиеся. И голос ласковый такой: «Заходи, бабонька, выбери обновку себе. Хочешь шелков, легких как облако, али парчи, золотыми нитками вышитой? А, может, бельем, бабонька, интересуетесь? Очень пикантные модели в наличии имеем». Не веря глазам свом, Фоминична бросилась примерять все подряд. Куда там Степановне, с ее шубкой облезлой. Нарядилась Фоминична в юбки парчовые, да блузки атласные. Повесила на шейку свою с десяток бус и ожерелий, а все остановиться не может. Глядит, а на другом прилавке шубы: и кроличьи, и лисьи, и песцовые…

А между тем Степановна зашла к соседке спичек занять, а соседки-то и дома нет. Вспомнила Степановна, что не видела Фоминичну с прошлого четверга, с тех пор как у рыбных рядов повздорили на предмет свежести селедки. Фоминична в тот день явно не в себе была. Морду рыбью Дуньке, продавщице, в лицо сует, а сама задумчивая такая. Когда и на следующий день соседка не объявилась, побежала Степановна к Григорьичу, участковому милицейскому. А тот недолго собирался, сунул огурец в кобуру, да фляжку под фуражку, и отправился на исполнение. Да сколько не стучал он в дверь к Фоминичне, не призывал отпереть славным органам, да все без толку. Покряхтел Григорьич, отхлебнул из фляжки, достал огурец из кобуры, хрустнул по-армейски, да за дело принялся. Поднатужился, напружинился, да и выломал дверь Фоминичны. Но только большое милицейское разочарование ожидало Григорьича за той дверью, ни Фоминичны, ни даже следов, чтобы прояснили, куда сия гражданка отправилась. Потоптался, потоптался Григорьич, содержимое фляжки допил, огурцом закусил, да и оставил Степановну у проломленной двери, соседку, значит, караулить. А сам, горемычный, отправился в отделение, думу думать.