Владимир Рунов - Мартышка

Клейст протягивает Мартыну гармошку:

– Битте! Презент, на память!..

Мартын осторожно берёт гармошку и не знает, что с ней делать. Клейст поворачивается к свите и непривычно просительным голосом говорит:

– Может отправить его домой, посмотрите, какой он щуплый, маленький, разве можно ему дать шестнадцать лет…

Кирхнер командует:

– Выйди из строя! – но Мартышка стоит без движения. Клейст берёт его за руку и говорит:

– Битте! Ты свободен! Иди домой…

– Дяденька! – Мартышка молитвенно складывает руки на груди. В одной из них гармошка: – Дяденька! А можно нас двоих. Это мой брат, – он показывает гармошкой на стоящего рядом Петруху. – Нас двое. Его зовут Петя… Пожалуйста, если можно…

Переводчик шепчет Клейсту на ухо. Тот явно в раздумье. Лицо его вновь становится жестким. Наконец, он молча кивает – можно! И опустив голову, идет дальше вдоль строя… Он уже ни на кого не смотрит!..

В одну из машин с широченной кабиной усаживают пацанов, за рулём немец, рядом полицай, один из тех, кого знали ребята.

– Глядь, как тебе повезло! – удивленно говорит полицай. – От самого Клейста подарок получил. Надо было тебе, дураку, корову попросить или лошадь. Мыслимо ли дело, на самого внука ихнего похож… Приказано вас в сохранности в Григорьевскую доставить. У тебя кто там?

– Та никого сейчас! – сказал Мартышка.

– А у тебя? – полицай спрашивает у Петрухи.

– Бабушка оставалась! – ответил Петруха.

– Вот видишь, бабку порадуешь. Эх! – с сожалением протянул мужик, – денег бы попросил… Немцы щедрые… – полицай снова достал сигарету. – Вот гляди, паёк дают, курево, да не наша махра моршанская, злее собаки, а хороший душистый табачок, питание трехразовое котловое… Жить можно… –

– Дядя! А вы там, в станице, скажите, что нас отпустили, а то снова заберут… – просит Мартын.

– Как дать заберут! – рассуждает полицай…

Петруха вдруг озлобился:

– Нам генерал велел, если обижать будете, первому немцу сказать. Будет вам тогда на табачок… –

Полицай задумался: – Оно верно! Меня тоже предупредили, шоб вас не трогать… Немец, однако, порядок любит… Правда, Ганс? – обратился к водителю. Тот промолчал. Обливаясь по ’том, он крутил здоровенную баранку…

Бабка, гремя горшками, возилась у печи. Петро и Мартышка сидели за столом в ожидании ужина. Старуха молча поставила перед ними глиняную миску с вареной кукурузой. Ребята с жадностью начали её грызть, обмакивая замусоленные пальцы в соль.

– Кисляка, може, ещё насыпать? – спросила бабка, присев на лавку… – Шо же это такое делается, а…? – запричитала горестно.

– Можно! – прошамкал набитым ртом Петруха.

– Петруша, – начала бабка осторожно, – Ефрем, шо Вас привёз, каже, что германец самый главный, гармонию трехрядную подарил, бо в Мартыне родственника признал… -

Петруха шмыгнул носом, утёр его подолом рубахи и сказал:

– Ефрема, наверное, повесят… –

– За шо? – ахнула бабка.

– Болтает дюже… Фельдмаршал Клейст нас отпустил и предупредил Ефремку, шоб не обижали, а он от зависти аж лопается -

– А где же гармония? – спросила бабка.

– Мартышка, покажи! – попросил Петруха.

Мартын положил ложку, которой черпал из глиняной миски кислое молоко, сунул руку по локоть за пазуху и вытащил гармошку. Маленькая, изящная, украшенная серебряным окладом, она умещалась на ладони и смотрелась в темной хате, как нечто инородное.

– Тю! – протянула бабка, – Та шо же это за гармония! -

Пацаны засмеялись:

– Это, бабуля, губная гармошка! Вот смотри, – сказал Петруха и взял инструмент, стал в него дуть, издавая нелепые звуки.

– Тю! Одно слово… – бабка презрительно поджала губы и стала вытирать со стола… – Хлопчики! Надо бы вам поосторожней… Там, у речки, вчера опять пальба была. Ефрем каже, тут недалечо, в волчьем распадке партизаны осели. Вы не дюже шляйтеся, ненарок на пулю наскочите. Гляди того, опять какая неприятность не случилась! А штучку эту спрячьте, люди завистливые, невесть что болтают. Вон, – бабка кивнула куда-то в сторону, – Костыриха мне казала, яку гарную гармонию Мартыну генерал подарил и денег дал… –

– Да ну тебя! – сказал Петруха, вылазя из-за стола. – Шо вы все помешались: денег, корову, лошадь… –

– Дак, Петенька, а жить как! Вон из погреба всё выгребли, огород обобрали… –

– Жить, жить! – раздраженно ответил Петька. – Пошли, Мартышка, на чердаке переночуем. – Оставшуюся кукурузу он сунул в карман штанов, перевернул в горсть соль из деревянной солонки…

– Хлопчики! А взвар?… – спросила бабка.

– Потом, утром! – мальчишки вышли во двор. Огромная луна висела над притихшей станицей, гудели только цикады, да слышен был звук далеко летящих самолетов.

На чердаке, подпихивая под себя сено, Петька сказал:

– Дёргать надо, Мартын! К партизанам уходить… Я знаю, где этот волчий распадок… Слышь… –

Но Мартын уже ничего не слышал, сжав в руке гармошку он крепко спал…

…Утром у плетня появились два полицая. Бабка хлопотала у летней печки, подбрасывая кизяки.

– Семёновна! Пацаны где? –

– Спят ещё! – растерянно сказала бабка.

– Буди! – повелительно сказал тот, что помладше. – В комендатуру их требуют… Сам господин Поповский… –

– За шо! – испугалась бабушка. – Их же отпустили. Важный генерал отпустил, подарок дал… –

– Не боись, бабка… Иди буди… – сказал полицай…

– Ну-с! – из-за стола вышел господин с шевелюрой до плеч, бакенбардами, одетый в немецкую форму без погон, портупею, с большим наганом у пояса. Его внешность, артистически экзальтированная, мало вязалась с воинской атрибутикой. – Ну-с, мальчики, проходите… –

На столе стояла ваза с фруктами: – Угощайтесь! Угощайтесь без стеснения… – Мальчишки робко взяли по груше…

– Хочу вам оказать большую честь, пригласить на службу в наше освободительное движение. – Поповский уселся на стул посреди комнаты, вытянув ноги в сапогах с крагами…

– Ребята, вы уже взрослые, что к чему понимаете… Получите паёк, форму, оружие дадим… Местные условия вы хорошо знаете. Будем вместе выжигать таки калёным железом большевизм с родной Кубани… Тем более вас так весомо рекомендуют, – он раздул бакенбарды и захохотал противным булькающим смехом. – Подарок-то фельдмаршала не утеряли… –

Мартышка молча кивнул головой.

– А ну, покажи! – Поповский протянул руку. Мартышка достал из кармана гармошку.

– У-у-у! – с уважением протянул Поповский, внимательно рассматривая инструмент… – Настоящая баварская, трёхзвучная – повернувшись к полицаю, стоящему за спиной, стал рассказывать:

– Я когда в филармонии работал, у меня номер такой был – концертино на губной гармошке. – Он протёр инструмент и сделав сценическое лицо, лихо заиграл знаменитую «Розу Мунду». В опытных руках гармошка издавала звонкие и бодрые звуки. Поповский встал со стула и кривляясь, будто он снова на сцене, стал двигаться по комнате. Он подбегал то к изумленному полицаю, то к ошалевшим пацанам, то склонялся к полу, то выгибался дугой, выделывая всякие коленца с гармошкой…