Владимир Рунов - Страна отношений. Записки неугомонного

По итогам той жатвы Радченко стал Героем Социалистического Труда и тем самым окончательно завершил портрет любимых Пырьевым сельских киногероев – радушных, умелых, настоящих кубанцев, что радовали всю страну бессмертным фильмом под названием «Кубанские казаки»…

И вот сейчас, жарким летним зноем, бредем улицей того самого агрогородка, яркие фотографии которого ещё недавно украшали самые читаемые в стране газеты и журналы, опустевшего, как перед вражеским нашествием. Жуть берет! Огромная автобаза, построенная по современному проекту из прочного железобетона, с боксами для машин, ремзоной, смотровыми площадками, помещениями для отдыха водителей, удобным административным корпусом, разбита в прах прямым попаданием человеческого безумия.

На территории с оторванными воротами (и всем, что можно оторвать) вольно разбросаны скелеты машин – без колес, с выбитыми стеклами, вырванными внутренностями, а вокруг ни одной живой души. Подумалось: вот в каких декорациях Тарковскому надо снимать свои удручающие мировой безысходностью фильмы. Ни один съехавший умом фантаст ярче не придумает…

У Кондратенко лицо багровое, желваки ходуном, губы шепчут слова, которые ни одна телекамера не выдержит. Я его понимаю! Он – крестьянский сын эпохи военной голодухи, когда любую краюху делили на четыре части: армии, заводам, детям и последнюю, самую малую – себе… Делили и надеялись! Надеялись на лучшее, тем и жили.

Я-то помню, как массово горели глаза, когда открывали эти поселения, символ новой крестьянской жизни, о которой мечтали поколения, десятилетиями недоедавшие и недосыпавшие. Под духовой восторг колхозных оркестров, лихой каблучный перестук и песни агитбригад, под восторженные крики: «Вот она – наша новая Кущевская, славная что в труде, что в бою!».

Ведь где-то рядом, на таких же полях, летом сорок второго года опрокинула немецкие танки казачья лава генерала Кириченко. Увы, сегодня Кущевская на всех языках звучит как пугающий символ бесчеловечной жестокости и неукротимой алчности…

Идем дальше. Дальше ещё краше! Возле разбитой в дым совхозной бани в зековской позе, касаясь задницами дорожной пыли, сидят на корточках четыре хорошо поддатых мужика, расхристанные, небритые, в опорках на грязных ногах, слюнявят цигарки беззубыми ртами.

Кондратенко справился с собой, настроен мирно поговорить:

– Ну что, хлопцы, так и будем жить?

– А че, нам хорошо! – пересмеиваясь, отвечают, не отрывая задниц от земли.

– Чего ж хорошего?! – ещё очень даже мирно спрашивает Николай Игнатович. – Баню вот зачем порушили?

И тут самый наглый, швыркающий носом, этакий самодовольный заводила-подстрекатель, подымает нечесаную башку и, пуская сквозь ноздри вонючий дым, говорит:

– Мужик, ты, кажут, с края? А че нам привез – выпить, закусить? Баню? Да она нам без надобности. Мы, если приспичит, в ставке скупаемся, на травке обсохнем. Лучше скажи, чем народ порадуешь, че привез?

– Ты куда котлы дел, сукин сын? – в голосе губернатора послышались раскаты приближающейся грозы.

– А ты не гони! – ещё больше наглеет заводила. – Ты меня прихмели сначала, а потом спрашивай! А котлы мы вчера, хе-хе… цыганам спроворили. Сейчас вот отмечаем… Хе-хе, присаживайся!

Хлопцы противно заржали, им разговор явно нравился – во Павло дает!

– Котлы… цыганам! – голосом шолоховского Нагульнова прорычал Кондратенко. – Да я тебя… мать твою! Юрка, выключи камеру!.. – это Архангельскому.

Помните, как в «Поднятой целине» краснознаменец Макар Нагульнов «учил» кулака Банника, пригрозившего стравить семенное зерно свиньям, лишь бы не сдавать колхозу, – рукояткой нагана по морде. Я видел «Кондрата» во гневе, но таким – никогда!

Заводила, уловив, что сейчас его втопчут в пыль, стартанув прямо с карачек, разбрасывая костлявые ноги, побежал за ближние плетни, впереди «хлопцев», тоже убегавших изо всех сил в разные стороны.

– Что же это творится?! Какой же бес в них вселился? – ни к кому не обращаясь, удрученно бормотал губернатор, возвращаясь к притихшему вертолету.

Мне казалось тогда, что нет силы, способной вернуть этой земле созидательные стимулы. Но я ошибся! Сила пришла, и пришла с самой неожиданной стороны. Была она свирепа до степеней невозможного, представлений, не укладывающихся в рамки нормального общества. Кто мог подумать, что рядовая колхозная кладовщица, этакая нахальная, наетая до телесной бесформенности тетка, выросшая тут же, среди кизяков, подсолнухов, вареников и мешкотары, скупит все окрест и станет олицетворением новоявленного плантаторства. Любая промашка в батрачестве на неё, настоящую Салтычиху, будет караться радикальным способом – «монтировкой по башке». Сам видел по TV такую надпись на дверях современной кубанской помещицы, разъезжавшей по запуганным хуторам в бронированном «Мерседесе», в окружении «цепных псов». Они и «взяли за глотку» отважную некогда станицу Кущевскую, местные «цапки-цаповязы», доморощенные идолы, с размаху выбивая кистенем по черепам, вжатым в плечи, репутацию «образцового фермерского хозяйства», опоры «нового порядка», очень схожего с тем, что пытались установить здесь оккупанты трагическим летом 1942 года…

Как ни старался президент Совмен вернуть к жизни адыгейский томат, а ничего путного из этого не вышло. Однажды в Москве на Центральном рынке, что на Цветном бульваре, я случайно увидел Марию Владимировну Миронову, легендарную актрису и мать незабвенного Андрея Миронова. Закутанная в шаль и уже мало кем узнаваемая, она тяжело шла вдоль торговых рядов, похожих на выставочные витрины, и приценивалась к плодовоовощному изобилию, нагроможденному сверкающими египетскими пирамидами. Мне стало любопытно, и я по возможности с отрешенным видом пристроился неподалеку. За каждой такой пирамидой стоял жгучий брюнет – усатый, с хитрыми глазами и улыбкой профессионального плута, этакий базарный меняла из «Багдадского вора».

– Что мадам желает? – звучит вкрадчиво, с обволакивающими южными интонациями.

– Мадам желает хороший помидор! – низким, чуть хриплым голосом отвечает актриса, с нескрываемым презреним рассматривая умопомрачающие ценники.

– Вай! – кричит носатый красавец, воздевая руки над роскошной помидорной грудой. – Так это лютьчие! – и склонившись, утвердительно сообщает: – Из Майкопа, бабюшка! Мамай клянусь!..

– Да ты когда-нибудь видел настоящий майкопский помидор? – криво усмехнулась Миронова. – От него за версту полевой запах идет, а от твоих, – актриса сделала сценическую паузу, – дустом тянет, как от вошебойки.

– Вай! – снова вскидывает руки враз изменившийся «меняла». – Да я тебя, старюха!..