Владимир Рунов - Путешествия по розовым облакам

Год назад, в его первую губернаторскую весну, мы летали вертолетом по краю и увидели такую разруху, что, казалось, пережить невозможно. Кондрат скрежетал зубами, не находя слов, кроме бранных, чтобы хоть так подчеркнуть величину вселенского разгрома.

– Это ж до какой степени надо лишиться разума, чтобы довести все до ручки? – сжимал кулачищи, когда мы потерянно бродили разрушенными цехами Тимашевского откормочного комплекса, крупнейшего в стране, оснащенного даже первыми компьютерами. Все разграблено, разбито, как во время чумного бунта. И вот сейчас, на этом весеннем поле к нему возвращалась генетически врожденная крестьянская надежда, что завтра будет все-таки лучше.

Едем дальше. Погода превосходная, настроение под стать. Та поездка памятна тем, что ехали без свиты, втроем (если не считать шофера): Николай Игнатович, я и телеоператор Юра Архангельский. В кое время вижу сколь комфортно и свободно чувствует себя Кондратенко. Будучи человеком абсолютно лишенным амбиций, он вообще не любил к себе повышенного внимания, прежде всего славословия. Если это происходило, замыкался, становился колючим, даже непредсказуемым.

Как-то зимой вертолет сел в Лабинске, прямо посреди заснеженного стадиона. Стали выбираться из кабины, а внизу заботливо сколоченная из свежих досок площадочка, да еще покрытая ковром. Кондрат как увидел, тут же спрыгнул в сугроб и, демонстративно разгребая ботинками глубокий снег, выдал районному руководству все, что о них по этому и другим поводам думает. Поверьте, это не была публичная игра в скромность. Это была суть!

Мы не были близкими людьми, но я проехал и пролетел рядом с Николаем Игнатовичем множество верст не раз и не два. Говоря по-казачьи, «вечеряли» за одним столом, ночевали под одной крышей, даже в столичной гостинице «Россия», причем в стандартных одноместных номерах. Он никогда, нигде, ни под каким видом не требовал к себе никаких привилегий: не летал персональными самолетами, не имел камердинера, повара, личного зубного врача. С охраной мирился, но нередко, вопреки правилам, ее избегал. Кстати, в той поездке в Крыловскую, вдруг охранника, молодого хлопца взял и высадил.

– Тезка! – говорит. – Отдохни малость, а мы с Володькой да Юркой погутарим немного за жизнь… Пусть про народ чего-нибудь расскажут. Они ведь, в отличие от нас с тобой, черт знает где крутятся…

Так в тот апрельский день мы и оказались в одной машине и пробыли с губернатором весь день, даже обедали с механизаторами на дальней полеводческой бригаде. За жизнь с Кондратом «гутарить» было одно удовольствие, особенно если в добром расположении духа, да ежели к тебе относится с доверием. Тогда становился бесконечно обаятельным человеком. И сегодня стоит таким перед глазами…

Прошло уже много лет с той поры, и я хочу сказать, что лично ко мне, а главное – делу, которым я занимался в ту пору, он относился с большим доверием, чем горжусь по сию пору. Его оценка всегда обнадеживала, особенно когда отгонял стаи завистливых шакалов. Близость к губернатору, для некоторых лиц его же круга, переносилась с огромным трудом. Свита, особенно внезапно рекрутированная во власть прямо от «родимых плетней», всегда ведет себя одинаково разнуздано: «Ну, и что ты сейчас скажешь, такой успешный?..»

Катим раскованно, без охраны, что вообще-то не положено, да, честно говоря, непостижимо. Глава края, все-таки! Его предшественники себе такого не позволяли, особенно самый первый, Василий Дьяконов. Того однажды на подъезде к Горячему Ключу я встретил даже в бронежилете. Видать, тем самым подчеркивал, какие опасности исходят от нелюбимых им «коммуняк». Дьяконов не принимал их на уровне патологии, хотя в коммунистическую партию рвался с «младых ногтей», работая еще инструктором крайкома комсомола. Там, говорят, и затаил злобу, поскольку рано взяли, но рано и выгнали. Якобы за какие-то проделки с талонами на дефицитные товары, предназначенные для молодых гидростроителей. Что-то к рукам «прилипло». Увы, такое бывало и не только с ним…

Но это опять по поводу, поскольку в ту весеннюю пору, вторую в губернаторстве Кондратенко, свет в конце тоннеля уже забрезжил. Главное и основное – на знаменитых кубанских черноземах стали исчезать ржавые налеты заброшенности. Затарахтели тракторные пускачи, ожили фермы. Уже нигде не слышно воплей некормленного-непоенного скота. Да и природа, словно спохватившись, откликнулась на усилия очнувшихся от «перестроечного шока» земледельцев густым раскатом озимых. Души крестьянские оттаивали, а у Николая Игнатовича так в первую очередь…

– В этом году, думаю, будет получше, – сдержанно, но соглашался со мной, хотя еще недавно обрушение дорогого его сердцу сельхозпроизводства воспринимал как личную трагедию.

В первый же месяц его губернаторства, будучи руководителем ГТРК «Кубань», я летал с ним в качестве обычного репортера. Это была его идея – запечатлеть в документальном фильме реальное состояние дел в «жемчужине России», опрокинутой в состояние тонущего корабля, получившего гибельную торпеду в самое уязвимое место, ее сердце – кубанскую станицу.

К этому месту я бы припомнил, как в шестидесятые годы знаменитый газетный «киллер» Юрий Черниченко, по команде свыше, в полном смысле размазал по страницам газеты «Советская Россия» (орган ЦК КПСС) первого секретаря Краснодарского крайкома КПСС Георгия Воробьева. Статью назвал весьма симптоматично – «По кораблю ли плавание?» Имея в виду, что «капитаном» одного из самых могущественных советских «кораблей» – Краснодарского края, Воробьев был никудышным.

Это была явно заказная несправедливость, ибо накануне Кубань «за успехи в социалистическом соревновании и выдающиеся достижения в сельском хозяйстве» была удостоена ордена Ленина. Но кому это сейчас интересно, поскольку у власти уже Брежнев, и он знал, что Воробьев проявил нерешительность, не поддержав его заговор против Хрущева. И «корабль», где Георгий Иванович капитанствовал несколько лет, тут же стал плохим…

Но к этому надо добавить, что тот же Черниченко, который в горбачевскую перестройку вошел в еще большую известность совершенно безудержной демагогией и даже организовал собственную так называемую «Крестьянскую партию» (хотя крестьянином был только в бреду), гибель всей «советской агрофлотилии» воспринял как закономерный крах всей колхозно-совхозной системы. Он и коммунистом-то был до тех пор, пока ему было выгодно. Таких тогда оказалось полным-полно, в том числе и в Краснодарском крайисполкоме, где я лет пятнадцать служил на небольшой должности.

– Сукин сын, вот он кто! – гневно утверждал Кондрат. – Я ведь ему наш фильм «Времена года», демонстрирующий весь масштаб рукотворного развала самого могучего в стране сельхозпроизводства и вызывавший у нормальных людей крайнее потрясение, показывал. Что ты думаешь, он пожал плечами и изрек, что это исторически оправданная неизбежность… Ну, не мерзавец ли? Народ, который прошел через страшные испытания и опустошающие голодухи, хотя и догадывался, что дела на Кубани неладны, но чтобы до такой степени? А он видите ли: «Историческая неизбежность»!