Владимир Рунов - Особняк на Соборной

Но в этот же раз вождь предупредил свежевылепленного комиссара госбезопасности Ежова, что любая неудача будет расцениваться как сознательное игнорирование указаний партии. Карликообразный нарком побледнел и поклялся, что все будет хорошо…

Во главе новой акции назначается профессиональный разведчик со странной, тем более для последующего времени, фамилией Шпигельглас. Он родился за двадцать лет до революции в семье бухгалтера в Гродненской губернии. Не будь Первой мировой войны, радовал бы Сема Шпигельглас папу нотариальной конторой где-нибудь в местечке, где раввин, провизор да нотариус считались самыми уважаемыми людьми. Но грянула война и студент юридического факультета Московского университета Шпигельглас, поступивший туда с золотой гимназической медалью (другой возможности для евреев не было), аттестован прапорщиком и тут же отправлен на фронт. На передовой, вместе с немецкими газами Самуил (к тому времени уже Сергей) Шпигельглас надышался и большевистскими идеями, что в итоге привело его в особый отдел ВЧК, но не на оперативную работу, а в финансовый отдел. Папа Семы, Моня, в свое время дал сыну уроки бухгалтерского дела, а главное – привил чувство бережного отношения к копейке. Цены бы не было Сергею на этом посту, не обрати на него внимания Абрам Аронович Слуцкий, один из организаторов советской разведки, в тридцать семь лет ставший комиссаром госбезопасности 2-го ранга, что равно нынешнему генералу армии. Шпигельглас оказался прирожденным разведчиком, талантливым, находчивым, изобретательным, к тому же свободно владел несколькими иностранными языками, обладал неброской, но располагающей внешностью: обаятельный, улыбчивый, самоироничный. Казалось, он мог подобрать ключи к любому человеку, очаровывая доброжелательной искренностью (видимостью, конечно).

Никто из советских профессионалов разведки не знал Парижа так, как знал его Шпигельглас. Он провел там много лет в качестве нелегала, под «крышей» преуспевающего владельца нескольких рыбных заведений. Одно из них располагалось более чем удачно – неподалеку от знаменитого кабаре «Мулен Руж», где всегда было многолюдно. Часто на рыбном развале бывали русские, в том числе Антон Иванович Деникин. В парусиновой панаме, в мешковатом чесучовом пиджаке, с просторной корзинкой на локте (ну, прямо-таки чеховский дачник), он придирчиво отбирал живую рыбу, отдавал предпочтение масленому карасю, которого супруга жарила восхитительно, особенно когда ожидались гости, с большим количеством лука, приправ и кореньев. Шпигельглас, на правах владельца, часто общался с покупателями, любезно сообщая им особенности нынешнего лова. Все было свежее, остро пахнущее морем, добытое ночью и скоростными поездами доставленное на льду из Нормандии и Марселя. Завидев Деникина, Шпигельглас, широко улыбаясь, всегда спешил к нему, и тут же доверительно объявлял скидку, как особо уважаемому покупателю. Эх, знать бы Антону Ивановичу, что обаятельный молодой француз, по ночам на конспиративной квартире обсуждал с такими же «обаятельными» планы уничтожения лидеров русской эмиграции. Но именно ему, как ни странно, Деникин обязан тем, что остался жив и невредим…

Безграмотный, трусливый и жестокий карлик Ежов большедумал о себе, чем о деле. По своей инициативе он отдал парижской агентуре приказ похитить Деникина, считая, что этой неожиданностью доставит удовольствие Сталину, склонявшему на все лады фамилии лидеров Антанты: Колчака, Юденича, Врангеля, Деникина при каждом удобном случае. Из этого вражеского квартета только последний продолжал коптить, а это непорядок, считал «главный опричник». Получив от Шпигельгласа указание, завербованный им Скоблин, он же «Фермер», приступил к делу, заманивая Деникина для совместной поездки в Брюссель. Антон Иванович поделился сомнениями с женой, которая помнила Скоблина по екатеринодарскому бытию.

Продолжая испытывать к Плевицкой восхищенную любовь, она слышала что-то весьма неприятное о похождениях ее мужа по парижским кабакам и согласилась с супругом о необходимости дистанцироваться от преуспевающего и всегда крайне делового Скоблина, который утверждал на всех углах, что секрет его успехов – это только прославленная жена, концерты которой по-прежнему стоили дорого. Однажды он нагрянул на квартиру к Деникиным, причем в отсутствии Надежды Васильевны и стал предлагать однодневную поездку в Брюссель, где якобы может состояться встреча с людьми, готовыми щедро финансировать «белое движение», но только под известные имена.

– А Деникин – это имя! – возвышенно говорил Скоблин, возбужденно шагая по комнате и время от времени бросая взгляды в окно.

– Так, вы что, уже и с машиной? – спросил Деникин.

– Да! – с готовностью откликнулся Скоблин. – Можем ехать прямо сейчас…

– К сожалению, это никак невозможно. Во-первых, я не готов, во-вторых, я привык совершать путешествия с семьей, а на такие расстояния всегда поездом, – Антон Иванович, тоном и жестом подчеркнул категоричность отказа, что еще больше возбудило Скоблина. Деникин уже понимал, что гость мучительно ищет решение и совсем не исключено, что попытается найти его в самом крайнем выражении. Тогда он вряд ли сможет противостоять полному сил сорокалетнему мужчине, глаза которого (он чувствовал) наполнялись тревожным раздумьем: – Что делать? Что делать? Деникин неспеша поднялся, подошел к двери и распахнул ее. В соседней комнате натирал полы огромный человек, одетый (прямо на могучее полуголое тело) в холщовый рабочий халат. Большая кудлатая голова, борода лопатой, поперек левого глаза перетянута черная повязка. Скоблин узнал его – это был Павлиныч, донской казак, прошедший все войны вместе с Деникиным. В бою под Тихорецком он был тяжело ранен шрапнельным осколком и поправился только благодаря усилиям командующего, поручившего Павлиныча лучшему ростовскому окулисту профессору Шустерману. Казак служил потом при штабе в должности полезного человека на все случаи жизни, обожал и часто нянчил крохотную Маринку. Злодейские планы Скоблина враз рухнули. Павлиныч в случае насилия просто переломил бы ему хребет. Ну, а оружие доставать бессмысленно, выстрел сразу бы привел к нему. Скоблин надел пальто, галоши и торопливо попрощавшись, сбежал по лестнице…

Слух о ежовских намерениях до Сталина таки дошел. Нарком, в присутствии Председателя Совета народных комиссаров Молотова, путано стал объяснять свои действия по похищению Деникина.

– А зачем? – спросил вождь.

– Я полагал, товарищ Сталин, что классового врага такого масштаба надо публично судить и примерно наказать.

– Зачем? – еще раз спросил вождь и, пожав плечами, вопросительно посмотрел на Молотова. Тот вступил в разговор: