Марина Брагина - Неформат

альтернативами.

Бутылочка остановилась по мановению её руки, но так, чтобы парень как бы не

догадывался об этом, указуя на тот летний солнечный полдень опоздавшего московского бабьего

лета, когда клёны уже стояли в золотом оперении, но ещё не спешили сбросить его под ноги

полуденным прохожим и под колеса трамваям с грациозными шарнирными дугами над головой,

умными, заострёнными вперёд мордочками. Он, конечно, догадался, что она неспроста

позвонила ему с вопросом: «Роман, ты сейчас занят?» Презрев все обязательства на весь остаток

дня, он сказал с дендистскими интонациями: «Нет, Ляля, в жизни мужчины всегда есть место для

горных восхождений, вина и внезапных встреч с женщинами». Ну что ж – тем лучше! Она и так

уже сбежала с предпоследней лекции по научному коммунизму, и в запасе было с лихвой

времени – часа три, если не больше.

Через полчаса она уже стояла у станции метро «Парк культуры» прямо перед старым

зданием своего института – ей почему-то пришло в голову встретить его именно здесь, у этого

корпуса, а не около этого бетонного монстра на «Юго-Западной».

Ляле захотелось по дороге к нему домой поблуждать по московским дворам, подставляя

лицо нежаркому осеннему солнцу, размахивая сумкой с учебниками и по-детски вспрыгивая на

бордюры тротуаров. Она всё для себя решила, и это решение дало ей внутреннее освобождение –

теперь можно было болтать о чепухе, выспрашивать у него ненужные подробности альпинистских

будней и перебивать его на полуслове каким-нибудь пустяковым замечанием. И вот, не дослушав

его очередной пафосный пассаж о том, как они в режиме подготовки к восхождению гоняли

прошлым летом по горам Тянь-Шаня с рюкзаками, набитыми булыжниками, она, размахивая

руками, забегая вперёд и прыгая перед ним, как горная коза, сказала ровным голосом, буднично, но так, что не оставалось места ни для сомнений, ни для возражений: «Мы сейчас идём к тебе!»

Он всё понял с полуслова и невольно ускорил шаг. Впрочем, может, он старался не отстать от неё, кружащейся вокруг в беспечных пируэтах и перескакивающей с ноги на ногу?

Он пропустил её перед входом в подъезд, и она, показав ему шутливо язык,

скомандовала: «Ну, альпинист, вперёд и вверх! Не отставай!» – и помчалась аллюром по лестнице

так, что он едва за ней поспевал.

Старая, с допотопной мебелью, запущенная квартира в пятиэтажке в отсутствие

интеллигентской компании показалась ей неожиданно маленькой и более уютной, чем обычно.

Роман сделал поползновение выйти на кухню, чтобы поставить чай, но Ляля, с размаху швырнув

сумку с книгами на убитый бугристый диван, сказала:

– Не надо, лучше зажги ту свечку – ароматическую, из Индии.

Он проворно вернулся из кухни с коробком спичек в руках и вознамерился поджечь

фитилёк, но Ляля, держа свечку горизонтально и прямо глядя ему в глаза, спросила:

– С какого конца поджигать?

Её активная роль в мизансцене подходила к концу. Осталось нежным жестом извлечь у

него из рук спичечный коробок и швырнуть на пол в угол, а за ним и незажжённую свечку. Он, уже

не колеблясь и не отвлекаясь на условности, ринулся к ней. Оставалась последняя ремарка в

сцене: она, прежде, чем поддаться его страстным поцелуям, всё-таки успела шепнуть, что

совершенно неопытна и у неё никого не было. Правда, она забыла упомянуть, что ей ещё не

исполнилось восемнадцати…

Роман, похоже, пришёл в восторг от её признания – Ляля почувствовала это благодаря

своей женской интуиции, хотя внешне он сдерживал себя и как будто даже притормозил – по

крайней мере, его руки заскользили по её спине медленнее и осторожнее, чем до этого.

– Ты только не переживай, всё будет замечательно. – Голос, который он не стал понижать

до шёпота, звучал тихо, но явственно в абсолютной тишине квартиры, будто ручей в лесной чаще.

– Из нас двоих опыт у меня. Это как в горах на восхождении: важно не только что делать, а когда и

как.

Он аккуратно, стараясь не задевать ее спину пальцами, расстегивал лифчик на её спине,

будто открывая альпинистский карабин. Погружая её лицо в свою бороду и целуя в губы, в

перерывах уговаривал:

– Я знаю, как и что делать там… Тебе не будет больно, не бойся. Только слушайся меня.

Она послушно гнулась в его объятиях, невнимательно реагируя на ласки его рук и поцелуи,

стараясь не стесняться, когда он нежно и в то же время сильно и требовательно стал приникать к

её грудям губами, чуть покусывая соски и вгоняя всё её тело в какой-то вселенский озноб. При

этом она старалась не пропустить того мгновения, когда он войдёт в неё, боясь и ожидая

одновременно. Но он вовсе не торопился – он целовал её, спускаясь всё ниже и ниже, словно Том

Сойер, добросовестно красящий кисточкой забор, и шептал ей какие-то конфетные, чуть ли ни

детские нежности.

Он ласково раздвинул ей ноги в бедрах, и она инстинктивно напряглась, ожидая главного.

Но парень был слишком хитёр и искушён, он совсем не торопился и не нервничал, как нервничал

тогда тот восьмиклассник, с которым она просто целовалась по указанию бутылочки. Роман, снова

придвинув к ней лицо, на котором даже в полумраке старой комнаты пылал румянец, шептал ей

на ухо недосказанности, сопровождая этим несвязным словесным комментарием ласкательные

движения своих пальцев там, где она потихоньку начинала оплывать крупными капельками

прозрачной влаги, словно индийская свеча, которую они так и не удосужились зажечь.

Он незаметно убрал руку оттуда, и она снова напряглась в ожидании, но Роман, обнимая

её теперь обеими руками, тем же негромким голосом, который, однако, явственно разносился по

всей комнате, сказал:

– Я ожидаю тебя и никуда не тороплюсь. И ты тоже не спеши. Скажешь мне, когда ты

готова.

Она послушно мотнула головой, ощущая, как он аккуратно прислонился к ней там и стал

нежно тереться, соскальзывая из разреза губ вверх на ее лобок и дразня её контрастом твёрдой, пульсирующей в возбуждении плоти и мягких, податливых округлостей, которые тоже

прижимались к ней, норовя забраться в ложбинку её губ.

Он снова и снова проделывал с ней один и тот же трюк, чередуя эти твёрдые и мягкие

прикосновения, и она понимала, что он терпеливо ждёт её, но при этом тоже ощущает что-то

потустороннее, от чего идёт озноб по всему телу. И когда его податливые округлости, завершая

очередной цикл, прижались к ней снова, она, понимая, что делает ему приятное, раздвинула ноги

как можно шире, влекомая больше нестерпимым любопытством, чем желанием, ну, и

благодарностью к нему за его терпение, наконец решилась и шепнула ему: