Федор Ахмелюк - Год совы

Раз она зовет его ночью, то случился явно какой-то форсмажор, проигнорировать который ему будет просто неприлично. Все же она его грела, когда ему это было нужно (или не нужно, но все равно это было приятно), и он считает себя до сих пор в некоторой мере обязанным ей.

Шурша шинами, автомобиль Ахмелюка – забавный метис «Ижа-412» и выдумок работников авторемонтного завода в соседнем городе, которые пытались превратить советскую легковушку в наш ответ иномаркам хотя бы изнутри, но не судьба, – остановился возле высокого узкого домика из красного кирпича. Домики эти строили в самом конце восьмидесятых, раньше здесь были то ли какие-то склады, то ли еще что, вечно запертое и с огромным аншлагом «Посторонним вход и въезд запрещен», с пьяноватым сторожем и злым цепным псом. И было в этих домиках всего по четыре, по три, а то и две квартиры, очень тесных и неудобных, с точки зрения некоторых, и необыкновенно уютных и забавных с точки зрения других: квартиры были двухуровневыми, но с очень маленькой площадью, чуть больше двадцати метров, на каждом этаже. Дом 45 по улице Высокой был в народе прозван «цветником», так как во всех четырех квартирах проживали молодые женщины приятной наружности и без детей. Похоже, что не судьба была поселиться в этом доме мужчине. Не сказать, что у всех его обитательниц была с ними проблема, но однако жить они предпочитали на жилплощади мужчины, а пустовавшая квартира либо сдавалась (конечно же, девушке, в доме охотно селились студентки недалеко расположенного техникума, прознав, что среди соседей нет мужиков и уж точно никто не станет домогаться), либо ее обитательница жила гостевым браком, как Иветта. Ахмелюк в этом доме бывал часто в свое время, но отметил, что уже, несмотря на хорошую память на цифры, успел подзабыть, в какой квартире она обитает.

Отойдя на фасадную сторону – вход осуществлялся через одноэтажную боковую пристройку и был индивидуальным в каждую квартиру, – он попытался разглядеть, в каком из окон мерцает свет, хотя все они были темными, все же удалось заметить слабо мерцавшее окно на втором этаже во второй квартире. Да, все верно: она живет во второй, в первой… да фиг с ними, не возвращаться же сюда он надумал? Он сюда приехал по делу и максимум через часок уедет назад.

Дверь ему она открыла не сразу, может, задремала, пока ждала, – хотя на лице ни капли сонливости, – или другие какие важные вопросы решала.

– Сразу к делу, без сантиментов, – коротко обрубил Ахмелюк, снимая ботинки в прихожей.

– Сразу так сразу. Тебе чай или кофе? – вздохнула Иветта.

Она уже забыла, что он предпочитает, это хорошо.

– Ничего. Только изложение твоей проблемы и как можно скорее.

– Тогда пошли наверх, не хочу на кухне сидеть, тут неубрано у меня.

– Приучил нынешний к порядку?

– Скоро отучусь. Нет у меня больше нынешнего.

– А что с ним?

Поднялись наверх, вошли в уютную небольшую спаленку, Иветта села на кровать, сжав колени, – она абсолютно всегда так сидела, неважно, была ли в безопасных брюках или в опасной короткой широкой юбке, могущей открыть посторонним взорам что-либо излишнее, – и с еще более тяжким вздохом объявила:

– Бросил меня нынешний, потому что я не женщина.

– А кто ты? Мужчина, поменявший пол? Трансгендер? – фыркнул Ахмелюк.

– Нет, просто пустая женская оболочка. Рожать-то я не могу, как ты знаешь.

– Пшшш! И что?

– А ему надо наследников, вот что, – заключила она.

– Ну и искал бы себе сразу мадам с безупречно исправным родильным аппаратом и точной наводкой на продолжение рода. Ты детей мало того что не можешь родить, ты их еще и не хочешь, насколько я знаю. Или захотела?

– Не захотела, ты меня знаешь не хуже и в курсе, что изменить меня не в силах никакой мужчина, я буду делать то, что хочу, и буду собой.

– Знаешь, налей-ка мне все же что-нибудь. Я так соображать не могу. Мне надо загнать в тело либо этанола, либо кофеина. Первое отменяется, ибо я на колесах. Остается второе. Чай, кофе, да хоть какао, неважно, что у тебя есть, лишь бы не бурда со сгущенкой, какой в армии поили.

– У меня есть все. Я сделаю тебе кофе, разговор долгий предстоит.

Она отправилась вниз на крохотную кухню варить ему кофе в турке – растворимого Иветта не признавала и никогда в доме не держала, не говоря уже об употреблении. Ахмелюк почему-то не считал себя правомочным сидеть на двуспальной кровати, на которой когда-то с удовольствием весело кувыркался с хозяйкой этой квартиры и открыл в себе талант вполне, в общем-то, недурного деятеля постели, – и, выйдя из комнаты, сел на лестницу, за чистоту штанов особо не опасаясь: их все равно пора кинуть в стиралку, а свиней, лезущих в комнату в грязных ботинках, Иветта дальше порога не пускала, зная, что насвинячат – ей же мыть, а ей лень.

– Что ты здесь сидишь? – спросила она, поднимаясь с большой кружкой. ЕГО кружкой, со смешным поросенком с электрогитарой наперевес. Она почему-то не выбросила его кружку и не отдала кому-нибудь.

– А ты разве от нее не избавилась? – Ахмелюк показал пальцем на кружку.

– Нет, ты что! Он же такой милый!

– Куда милее меня, это ты права. Ладно, продолжай.

Ахмелюк отхлебнул кофе и подвинулся к стене, Иветта села рядом и уставилась в пол.

– Скажи мне, ты что-нибудь чувствовал, когда я от тебя ушла?

Он едва не поперхнулся.

– Ну и вопросы у тебя. С чего бы это, зачем это?

– Не надо таких вопросов? Но мне нужно это знать.

– Да?

Иветта ласково взяла его за вторую руку.

– Ну, если для тебя это не травмирующие воспоминания, то все-таки скажи… это знание может мне помочь.

Залпом допив кофе, так как глаза начинали слипаться, Ахмелюк с грохотом поставил кружку на пол.

– Что я чувствовал? Ну, я тут, сама понимаешь, не буду истерически орать, что я мира без тебя не смыслил и пытался самоубиться тридцатью девятью разными способами, но все же мне было несколько паршиво первое время. И это не мужицкий инстинкт собственника, а просто как будто что-то от тебя близкое оторвали.

– Близкое?

– Да, близкое. Ты же была мне близка. Разве нет?

– Можно я к тебе прижмусь? Нет, не в пошлом смысле. Голову на плечо тебе положу.

– Ну положи, если это поможет делу, хотя я не представляю себе, как. По логике вещей, ты сейчас должна бы рыдать по свежеиспеченному бывшему, или он уже давно бывший?

– Два дня. И я не рыдала, кстати.

Свою слезливость Иветта считала чем-то вполне естественным, не заслуживающим порицания, и особо не скрывала, довести ее до слез было нетрудно. Особенно в прошлое лето…

– Странно для тебя.

– А знаешь, почему я позвала именно тебя? Потому что я вообще ничего не чувствую. Ни-че-го!

Поймав удивленный взгляд Ахмелюка, она добавила: