Юрий Михайлов - Плачущие человечки (сборник)

Они легко толкали пустую тачку, громко что-то обсуждая. Две зелёные душегрейки заметно выделялись на белых худых тельцах. Инвалид дядя Петя в коляске и его жена тётя Вера стояли на повороте дороги перед железнодорожным туннелем, махали мальчишкам вслед.

– А зачем нам кости-то? – спросил Пётр жену.

– Не знаю… У тебя хотела спросить, – смеялась одними глазами красивая тётя Вера.

В семье не носили перчаток. Их заменяли варежки, связанные мамой. Вечерами, после работы, она расстилала на полу большой комнаты в двухэтажном шлакозасыпном доме овечью и козью шерсть, раздирала свалявшиеся комки. И рассказывала, как в деревне подростками они сушили на лужайках шерсть, хлестали её прутьями, оберегали от вездесущих птиц, таскавших ворсинки для утепления гнёзд.

В квартире стоял крепкий запах скотного двора, но к нему быстро привыкали. Да и в поселковой школе никого не удивишь таким запахом: многие, жившие в частных домах, держали и коз, и овец и даже коров. На время семья превращалась в артель: младшие дети чистили и теребили шерсть, старшие – пытались крутить веретеном нить. Получалось плохо, но мама не ругала, показывала, как лучше зажимать и вращать веретено, как из привязанного к доске воздушного пучка шерсти вытягивать тонкую пряжу. Её стирали в слабых растворах хлорки или разведённого медного купороса, добавляли самую малость, чтобы оттенить природный цвет овечки или козы. На специальных деревянных каркасах сушили, потом перехватывали на ладони и тогда уже, вдвоём, накручивали небольшие мотки, чтобы не пережать пряжу. В общем, целая наука…

Зато зимой семья носила тёплые варежки и носки, а старшая сестра умудрялась до снежной белизны доводить козью шерсть, щеголяя в варежках и такой же белой длинноухой вязаной шапочке. В удачный год мать продавала по знакомым, без рынка, до ста пар варежек, носков и цветных шарфиков, но это делалось уже спецзаказом – и по цвету, и по размерам. Что ни говори, реальные деньги в семье…

А их катастрофически не хватало даже на школьную форму для четырёх учеников, оставшихся без отца. Он вернулся с войны после тяжёлого ранения и, отметив лишь пятую годовщину победы, ушёл незаметно, как и жил, никого не обременяя, покуривая самокрутки из отрывного настенного календаря и читая толстенную библию на старославянском языке. Но его помнили в посёлке: почти два десятка кровельщиков сделал мастерами.

Пенсия за отца – мизерная, зарплаты мамы даже на двух работах уборщицей хватало только на муку, сахар, соль и подсолнечное масло. В день получки двое младших пацанов грузили десятилитровую бутыль на санки или тележку, шли на рынок и, выстояв большую очередь, покупали подсолнечное масло, которое качали мехрычагом из ржавых бочек. Вечером мама устраивала праздник: пекла пироги с картошкой и много-много воздушных поджаристых пышек. Выпечки хватало на три-четыре дня, только утром не ленись погреть её на сковородке, плотно закрытой глиняным блюдом. Учились дети посменно: мальчишки – в первую смену, старшие – девочки – во вторую. Но они всегда выпроваживали младших в школу накормленными, с собранными портфелями. Мама уходила на работу к шести утра.

Разница в четыре года – пропасть в школьной иерархии, небо и земля – третий и седьмой классы. Старший брат не опекал младшего, не собирал ему портфель, не вытирал нос. Но все знали: если кто-то обидит Вовку Леонова, будет иметь дело с его братом – Генкой, хорошим учеником, но уличным сорвиголовой. Семиклассник – классный футболист, а Вовка всё больше книжки читает, рисует, камушки да ракушки собирает в «секрет». В ямку под стекло, специально выточенное на крепёжной проволоке телеграфного столба, укладывались предметы мальчишеской гордости, особенно ценились значки и монетки. «Секрет» засыпали землёй, развивая топографическую память, категорически запрещалось ставить метки. Счастье, когда «секрет» находился сразу, с первого прикосновения пальцев к сухой и колючей почве. Вовка почти никогда не ошибался да заодно находил по несколько «секретов» других пацанов из класса. С собой не уносил, понимая – так поступать нельзя, насмотревшись на содержимое под стеклом, снова закапывал ямку и втыкал в землю палку, давая понять: «секрета» больше нет.

… В воскресенье, с утра, Володя пошёл гулять на остановку трамвая, где сосредоточились и магазин, и стихийная барахолка, и ларьки по ремонту домашнего скарба. Отдельно, на повороте в овраг, где брали чистый песок для стройки и где прошлым летом завалило насмерть двоих пацанов-близняшек, раскорячилась приземистая пивнушка. День только начинается, а желающих принять горячительного хоть отбавляй. «Хорошо мне, – думает Вовка, – у нас, в семье без отца, вообще не пьют вино, пьяным по посёлку никто не бегает, как другие отцы. Но и плохо, конечно, что папки нет и я почти не помню его…» Мальчик чувствует, что, на самом деле, он готов носить на себе любого отца, лишь бы тот был жив… Пусть без ног или рук, но живой.

Солнце припекает, лужа на остановке разрастается сверх мартовских размеров. Пегая лошадь вошла в середину маленького пруда, растопырила ноги и стала тянуться к воде: видимо, издалека привезла воскресный груз, устала, захотела пить. Мужик с бидонами, укреплёнными на санях пеньковой верёвкой, начал хлестать конягу, материться, а та – ни в какую. Пришлось колхознику вставать кирзовыми сапогами в воду, брать лошадь под уздцы и со словами: «Щас, потерпи чуток, на рынке свежей водички принесу ведро», – тащить её к дороге. Лошадь поняла хозяина, смирилась, понуро поплелась в сторону рынка.

– Здорово, герой с дырой! – К Вовке подошёл довольно взрослый парень по кличке Дрей (от полного имени Андрей), бросивший школу в шестом классе и года три уже болтавшийся без дела. В посёлке все знали, что он приворовывает, чистит карманы у подвыпивших мужиков, на лето уезжает в деревню пасти скот подпаском. Но и там – куча проблем: ни за один сезон он так и не получил денег. То за лень и потерю коров его прогонят пастухи, то за оскорбление местных девушек смертным боем побьют парни. При маленьком росте Дрей страдал комплексом неполноценности, ему постоянно казалось, что над ним подшучивают, издеваются, оскорбляют его… Чтобы казаться мужчиной, выучил блатной жаргон, а матерился так, что посетители пивнушки за искусство «выговориться» покупали ему кружку пива. – Чо делаешь с утра пораньше? Хошь в цирк сходить? Валим вместе, плачу за билеты на детский сеанс, по выходным в двенадцать начинается. Тебе во сколько домой-то надо придти? К обеду? Успеем вернуться… Посмотришь клоунов, зверей, фокусников. А брательник твой у школы играет в футбол на снегу, четыре команды, домой придёт к вечеру…