Елена Авинова - Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 1

Остановились. Дорофеев, размахивая руками, стал объяснять, как нужен им для селекции потомок именно этой линии.

Частэн кивал, вежливо улыбался, пригласил в дом.

После ужина, когда все поели и выпили, вышли на террасу, в сад, расположились в шезлонгах вокруг низкого стола.

– Идет, – сказал Частэн. – Я могу продать вам Келсо, за хорошую цену, но только потому, что моя жена русская, из России.

Дорофеев побледнел, сжал кулаки:

–Эх, мы бы горы своротили, будь у нас Келсо!

Наутро пришел переводчик с письмом от Частэна. Цена была неподъемной, конюшня такую лошадь купить не сможет…

С Частэном расстались дружески, на прощанье Клещ пожал ему руку, посмотрел в глаза:

–Я вернусь за Келсо, хочу его купить…

– Хорошо, у вас есть два месяца. Если вы не выкупите его за это время, я продам его другому, у меня на Келсо есть покупатель.

Клещ перестал есть, потерял сон. Его будущие победы зависели теперь от Келсо…

Идея появилась не сразу, но, когда Клещ додумал все до конца, немедленно начал действовать. Время утекало стремительно. Решил участвовать в Стокгольмском гандикапе. Дорофеев возражал, Поэзии нужен был отдых, но Клещ слушать ничего не хотел, настоял на своем. Изучил программу скачек. Единственным достойным соперником был вороной Фокстрот, под шведским жокеем. Нужный человек, барыга, игрок на тотализаторе, тоже нашелся, гарантировал, что в Стокгольме, через третьих лиц, поставит на Фокстрота, обозначил Клещу предполагаемую сумму выигрыша.

Дело оставалось за малым. Чтобы получить деньги, Клещ должен был проиграть Фокстроту.

…Вышли на третий круг. Поэзия устала, дышала тяжело, ее шея была мокрой от пота. Клещ не оставил ей сил, измотал в самом начале скачки, и она выгорела, выдала все возможное.

Клещ обернулся. Швед размахивал хлыстом, догонял, набирал скорость, увеличивал пейс. Остальные лошади шли плотно, далеко, силы примерно у всех были равные.

Беговой круг после дождя утопал в воде, отчего скакать было вдвойне тяжело. Клещ неприметно, но настойчиво тянул повод на себя, осаживая Поэзию. Ее галоп прореживался, замедлялся.

Клещ уже слышал тяжелое дыхание Фокстрота, видел, что вороной показывает максимальный пейс, уже пару раз его обдало веером брызг из-под его копыт. Расстояние сокращалось, швед добавил шенкеля, хлыст свистел в его руке, жокей лупил Фокстрота сплеча. Впервые шведу удалось так близко подойти к Поэзии. Еще чуть-чуть поднажать, еще рывок, и он выйдет вперед. Остался корпус, потом полкорпуса, вот они идут ноздря в ноздрю, бока Поэзии ходят как мехи, ходуном, вот сбоку выплывает лицо шведа, сосредоточенное, с плотно сжатыми губами, вытянутая вперед морда Фокстрота устремлена к цели.

До финиша осталось немного, полкруга, Фокстрот обошел их почти на три корпуса. Комья мокрой земли из-под его копыт ударили Клеща в лицо, и швед, обернувшись, ликующе мызгнул, показал зубы. Швед, как и Клещ, знал, что нет такой лошади, которая смогла бы сделать два резвых броска на дистанции, а Поэзия исчерпала силы еще в начале скачки.

– Тише, тише, – Клещ наклонился к уху Поэзии, работая поводом.

Поэзия дышала тяжело, с хрипом, потная шея горела, бока вздымались, она то и дело сбивалась на мах, расстояние между ними и шведом неумолимо увеличивалось.

И вдруг Клещ почувствовал, что настроение Поэзии изменилось. Шаг стал ритмичней, она выровнялась, и заработала так, будто у нее открылось второе дыхание. Вот уже до Фокстрота осталось два корпуса, один, полкорпуса, они опять выходили вперед, в голову скачки. Клещ тянул повод на себя, но Поэзия, прижав уши, как заведенная, упрямо набирала скорость…

Клещ растерялся, Поэзия словно не замечая жокея, делала свою скачку, продолжала борьбу, ведь по-другому она не умела…

И тогда Клещ достал хлыст, прицелился, ударил сильно, метко, по голове лошади, как только он мог… Поэзия взвилась от неожиданности, будто выпрыгнула с места, и в бешеном карьере понеслась вперед, наперерез Фокстроту.

Трибуны орали, безумствовали – лидер менялся у столба, перед самым финишем, Фокстрот, почти победивший, вороной Фокстрот с каждой секундой уступал Поэзии по сантиметру. Клещ взмахнул хлыстом, ударил еще раз, пытаясь осадить лошадь. Поэзия рванулась, и в этот момент раздался треск, как будто сломалась деревянная палка. Поэзия, с болтающейся, сломанной передней ногой, наконец-то замедлила ход.

Клещ будто оглох и ослеп, но все видел и слышал – и застывшие, замолчавшие трибуны, и Фокстрота, финиширующего в полнейшей тишине, и машины скорой помощи, несущиеся к упавшей Поэзии.

В отеле, подходя к номеру, Клещ услышал, как надрывается телефон. Вошел, поднял трубку. Звонил барыга.

–Ну братан, ты мастер, не знал бы – никогда бы не поверил! Я сегодня чуть не поседел – сколько деньжищ на кону было, думал все, уйдут! А ты молоток, как будто взаправду проиграл! И то, что лошадь не пожалел, правильно, теперь ты таких лошадей с десяток купишь! Жди, через полчаса с деньгами подъеду!

Клещ не дослушал барыгу, тихо положил трубку на рычаги, вышел в коридор, закрыл за собой дверь.

Ни одна голливудская киностудия не обладает таким количеством камер, какое есть в любом торговом центре. Они везде: в подсобках, в коридорах, в торговых залах, на парковках, на фудкортах, на кухнях, в местах для курения, в подвалах, в технических помещениях, в лифтах, в детских комнатах, в примерочных и в туалетах.

Но тебе, покупатель, не стоит переживать по этому поводу. Большой брат следит не за тобой. Он следит за нами – работниками торговых центров.

9:27. Я бегу по торговому центру и проклинаю архитектора, проектировавшего эти бесконечные ряды. Если правильно дышать и беречь силы для последнего рывка, я добегу до магазина ровно за три минуты. Я не могу опоздать. Если опоздаю – влепят штраф.

9:30. Я достаю из кармана ключ, открываю замок, поднимаю железные двери ровно до половины (как прописано в правилах). Вот и оно – мое царство шелка и кружев. Полчаса на то, чтобы переодеться, привести зал в порядок, вытереть скопившуюся за ночь пыль и настроиться на десятичасовой рабочий день.

9:55. В зал входит Яна – менеджер. Опытным ревизорским глазом она оценивает готовность магазина к приходу посетителей.

– Саша! Мы забыли надеть трусы!

Блин! Новый комплект белья лежит в подсобке, хотя еще вчера его нужно было надеть на манекен. Пластиковая женщина возмущенно смотрит с постамента: мол, первое июня на дворе, а я тут стою как дура в весенней коллекции.

Если будет проверка по камерам – точно оштрафуют.

Оскальзываясь на белом кафеле, бегу в подсобку за новым комплектом.

9:56. У меня ровно четыре минуты, чтобы переодеть манекен. Надеть трусы – не такое уж сложное дело. Но надеть трусы на пластиковую женщину, которая, несмотря на свои идеальные параметры, весит как танк, – задача потруднее. К тому же, манекены не склонны проявлять гибкость в вопросах переодевания. За четыре минуты надо открутить ступни с подставки, потом стащить манекен на пол, открутить левую ногу (потому что она изогнута в колене для более естественного вида), затем уже снять старое исподнее и натянуть новое.