Ануш Варданян - Бумажные ласки

Подходит день рожденья. Почти всех знакомых пригласил Иса на празднование. Может быть, это встряхнет его? Встряхнет ли?

Целый день был в хорошем настроении, а вот вечером грызло без конца невысказываемое, неведомое, не давая возможности одуматься и хоть чем-нибудь отвлечь мысли, которые подобрались одна к одной – все об Асе. И даже сейчас, уминая сосиску в баре, он не может совладать с собой – думает о многом, хорошем, плохом и чувствует свою девочку близко-близко, и стонет, и ставит со стуком на стол кружку с желтым пивом.

– Он болен, Карлуша?

– Он болен, Саша.

– Я хочу чувствовать и видеть тебя так, как это было прежде, помнишь?

– Он сейчас с кем разговаривает?

– Он сейчас пьян, но, видимо, с Асей.

– Чтоб я мог чувствовать твое дыхание и всю тебя. Горячую, и нежную, и требовательную, и понятную.

– Утешься, Иса, когда-нибудь, когда безумие твое пройдет, ты снимешь о своей любви кинокартину «Воровка сердец» и прославишься.

– Это не безумие, и оно не пройдет! – уверенно мычит Иса. – Любить по-прежнему, любить до одурения. Я не то говорю… Не то, что хочу, надо гораздо сильнее, я же ведь не могу обо всем говорить и писать. Я не умею.

– Иса, – Гаккель шлепает его по щеке, – Иса, очнись.

Иса капает на друзей коротким мутным взглядом и снова уходит в себя. Нужно стать бешеным, нужно дойти в любви до точки, после которой либо пан, либо пропал. Он перестал перечитывать свои письма перед тем, как послать их Асе – было страшно начать стесняться своих чувств. Страшно остановиться и сказать себе: «Дурак, о таких вещах не пишут!»

Открытка была яркой. На ней трое пьяниц, двое подпирают друг друга, третий, которому не хватило дружеского участия, присел на бревно. Карандашом было приписано Асенькиным почерком с нахально вздымающимися палочками от «р» и кокетливыми лепестками от начального крючка «л» и «м»:

15/I 1926 г.

Ревель

Карлуша, Саша, Иса, не возвращаетесь ли вы и теперь, святая троица, домой в таком виде? Ведь меня – вашей начальницы, нет. Вы можете себя вести как угодно! После Нового года, верно, еще продолжаете пьянствовать. Пишите, мальчики! Я получаю много удовольствия от ваших писем.

Немного обидело, что нет длинного письма, описывающего чувства, но юмор и некоторая эксклюзивность этого послания порадовала. Хоть и было оно адресовано всем троим, но послано на его, Исин, адрес. Хоть и карандашом и явно случайно на почтамте найдена была открытка в последний момент, но об их приключениях Ася знает от него – от Исы.

Что ей написать? Как вчера вечером был с фэксовскими мальчиками в «Пикадили», танцевали перед сеансом, потом смотрели кинокартину, которая тут же стерлась из памяти. После сеанса встретили случайно Минну с ее хахалем Мишей. Быстро же Минна забыла Дузю. Тот, правда, тоже не эталон беспримерной верности, но Минна – девушка, могла бы хоть для виду немного пострадать.

Потом пошел в гости к Шуре. Шура встречалась с фэксовцем Тео, и они бесцеремонно целовались, а Иса сидел и облизывался. Интересного в таком занятии нашел мало, а потому рано ушел домой.

Время катилось без Аси к черту. Время стояло столбом без Аси. Время вытворяло все что угодно, только не было справедливым. Поспевает Исин день рождения, а Иса думает: лучше б он не родился.

17/I 1926 г.

Ленинград

Родная, славная девочка!

Как обидно, что вчера не было тебя. Телеграммой твоей я, конечно, был тронут, но мне этого было мало, мне хотелось видеть тебя, хотя бы ненадолго, но, увы, этого события придется еще долго ждать. Постепенно вооружаюсь терпением. Надолго ли?

Постараюсь тебе сейчас описать вчерашний день со всеми подробностями. Наши аристократы собрались в 12 ½ часов. Ровно в 12 я, как обещал тебе, пил solo за тебя, за нас. После ужина, как водится во всех культурных домах, танцевали этот самый танец, название которого тебе так надоело слушать из моих уст. А в дальнейшем все было как-то безалаберно, в карты не играли, мне так по крайней мере кажется. Я был основательно навеселе и смутно обо всем помню. Помню, что я разговаривал с Люсей. Говорил долго и об очень многом. Не скрою, мне вчера Люська… нравилась. Она очень хорошо выглядела и против обыкновения была очень милой. Но мы только разговаривали. И опять-таки честно сознаюсь, мне было довольно трудно удержаться от некоторых соблазнительных перспектив. Что касается того, что у меня было «желание», то я себя оправдываю. Выпито было много, и самое главное – за время твоего отсутствия я ведь ни с кем не «встречался».

Все, кажется, остались довольны. Саша усердно ухаживал за Килей и к концу, перед ее уходом, поругался с ней из-за отказа поцеловаться с ним. Мишка Долгополов крутился все время возле нашей Лидочки и осыпал ее градом комплиментов. Вовка Шульман волочился за Мэрой Лурье, а под утро после ухода Мэры, мой папаша застремил Вовку, как он целовался в коридоре с Люсей. Для меня вечер прошел незаметно, без каких-либо особенностей. Второй тост пил с Минной за тебя, а третий предложил всем выпить за отсутствующих дорогих друзей – тебя и Илюшу.

Мне хочется, родная девочка, рассказать тебе все подробно, и вот я сижу и ломаю голову, стараясь вспомнить все мелочи. Среди ночи ездил провожать домой Килю, а под утро Люсю. Когда я, проводив Люсю, приехал домой, то Саша, не дожидаясь разрешения властей, выехал за пределы С. С. С. Р. Причем по дороге попал в уборную и там в ее недрах утопил свое pince-nez. Вид у него был кошмарный. Как обычно в таких случаях с ним бывает, бредил Килей. И спрашивал мою маму, как она думает, отдастся ли ему Киля и в каком положении это удобнее всего сделать. Всю ночь я и British mother возились с ним. Утром его качали касторовой, и он до сих пор совершенно больной лежит у меня, а сейчас 5 часов вечера. Меня его дикие вопли все время отрывали от письма, и потому письмо технически получилось весьма неровное. Да и у меня самого башка совсем пустая и тяжелая. Мне никогда не приходилось писать при таких обстоятельствах. Шумно ужасно. Галдеж отчаянный, а потому лучше оставлю до завтра. Завтра обязательно пошлю тебе письмо, и все, что вспомню о вчерашнем вечере, постараюсь изложить в нем. Напиши, как ты провела вчерашний вечер. И знай, что я по-прежнему скучаю по любимому Чижику.

Неожиданно скоро вернулся Трауберг. Он ворвался в комнату друга и стал тащить его за руку с кровати:

– Поднимайся, дубина! Идем в кино!

– Никуда я не хочу, холодно на дворе.

– Вышел фильм 21 21 «Броненосец „Потёмкин“» – немой исторический художественный фильм, снятый режиссером Сергеем Эйзенштейном на первой кинофабрике «Госкино» в 1925 г. Неоднократно в разные годы признавался лучшим или одним из лучших фильмов всех времен и народов по итогам опросов критиков, кинорежиссеров и публики. Эйзенштейна! Вчера в Москве был фурор! Мы не можем пропустить этого события. Потомки нам не простят.