Лара Март - Когда люди лают – собаки улыбаются

Теперь было совсем не так.

– Сейчас рыбку почищу и пожарю на гриле, – пообещал Семен, вынося столик с веранды в сад под фонарь.

– А завтра с утра – к дольмену, – пообещала Лера.

Рано утром пошли в горы.

– Наш дольмен особенный – это место силы, – рассказала Лера по пути. – Она тебе сейчас очень нужна.

Шли вдоль небольших домиков с ухоженными двориками. В уходящей в горы деревне почти не бывало отдыхающих. А если они и выходили на этой малоизвестной железнодорожной станции, то селились прямо у моря в так называемых лодочных ангарах, на самом деле – в маленьких гостиницах. (Трехэтажное жилье под видом лодочных ангаров на самом берегу – чисто сочинское ноу-хау.) А в горы курортники редко выползали. Разве что единицы любопытных пробирались к дольменам.

И в этой отдельности, оторванности от приморской жизни селения была его прелесть. Здесь было спокойно и зимой, и летом. Неожиданная нирвана неподалеку от курортного сумасшествия.

Проходя мимо домиков, мы увидели несколько очаровательных маленьких козлят, объедающих траву у забора. Они разрешили себя погладить, тыкаясь мокрыми носами в наши руки с надежде на угощение. Крошечный козлик с едва обозначившимися рожками, не обнаружив в руках лакомства, попытался нас боднуть, что выглядело комично.

– Маленький козел – все равно козел, – услышали мы. К нам подошла женщина лет шестидесяти, очевидно, хозяйка очаровашек. – Знаете, я поняла, почему мужиков называют козлами. Вот у меня три козы и три козла, родители этих малышей. Так взрослый козел, если у него нет настроения, может так наподдать рогами козе, с которой только вчера был в интимных отношениях, что у нее, бедняги, даже кровь идет.

– А за что? – спросила я, улыбаясь.

– Да ни за что, потому что козел! – заявила хозяйка. Мы с Лерой рассмеялись.

Женщина пригласила во двор, показала большой пруд с лебедями и утками.

– Это я сама вырыла, – похвалилась она.

– Как сами? Чем? – спросила Лера.

– Вот этими руками и лопатой. Зато какая теперь красота, а?

– Красота, – согласились мы.

Рукотворное озерцо казалось ювелирным украшением: вода в нем, как ограненный прозрачный камень, переливалась под лучами солнца, пробивающегося сквозь листву, а оправой служили флоксы-самоцветы всевозможных оттенков.

– А вы одна здесь живете? – спросила Лера.

– Одна. Муж умер, дети далеко, приезжают редко, а я вот воюю с живностью.

– Не скучно? – поинтересовалась Лера.

– Да когда ж скучать, милая, у меня и времени-то свободного минут пятнадцать рано утром, когда проснусь. Полежу в постели, подумаю, вот и все. А так до ночи по хозяйству.

– Бог в помощь! – Лера приобняла женщину за плечи.

Мы попрощались и пошли дальше в горы, становившиеся все круче. Домики остались позади.

– Нашему дольмену не меньше пяти тысяч лет, – рассказывала Лера. – Ученые до сих пор спорят, что такое дольмены? Их же в здешних горах много. То ли это захоронения, то ли зоны геомагнитного разлома, то ли даже места общения с инопланетянами или потусторонними силами. Но здесь точно подзаряжаешься энергией. Когда нам с Сеней это нужно, или когда требуется принять важное решение – мы всегда ходим к дольмену. Надо только поверить, сосредоточиться и попросить здесь силы и мужества. А еще можно почерпнуть вдохновение и разгадку каких-то смыслов.

На высокой точке открылось это невероятное сооружение. Сложенные друг на друга огромные бетонные плиты образовали подобие домика, с четко вырезанным маленьким круглым «окном».

Пять тысяч лет – батюшки, немыслимо! За три тысячи лет до появления Христа! А ведь какие-то древние люди (или другие загадочные существа) касались этих плит, тащили их сюда. Или дольмен нерукотворен и спущен сверху? Здесь верилось в невозможное.

Я погладила камни. Они были теплыми, живыми, хотя солнце еще не успело их прогреть. Обошла вокруг дольмена и примостилась на земле у «окошка». Лера присела рядом.

– Знаешь, Лер, очень трудно жить, понимая, что уже никогда не будешь счастливой, и даже не просто беспечно счастливой, как прежде, а немножко, самую чуточку, – призналась я.

– Поверь, Никуша, и ты еще вспомнишь эти мои слова, что у тебя все равно будут в жизни пусть крошечные, но радостные моменты, – сказала Лера. – Уверена, не только одни лишь моменты…

– Да откуда, Лер? Не верю. Но и жить несчастной – нет у меня такого опыта, не умею. И нет ни сил, ни желания этому учиться…

– Знаешь, я уверена, что если человеку выпадает такое испытание, то и силы вынести его даются, – Лера высказывала вроде бы не новые, совсем не оригинальные мысли, но именно их хотелось сейчас слышать. Здесь они обретали понятный, верный смысл. Может, из-за близости загадочного дольмена. Лера правильно выбрала место для разговора. – Ника, ты постарайся, очень постарайся отпустить дочку, – Лера обняла меня за плечи. – Скажи ей, что любишь и будешь любить всегда, что ты благодарна за то, что она была рядом. Но отпусти ее. Это трудно, но необходимо. Тебе надо жить, а не доживать. Ты сможешь сделать еще очень много хорошего и для себя, и для людей, которые тебя любят. И помни: ты всегда можешь положиться на нас с Сеней. Не дай депрессии и унынию зацапать себя намертво. Я уверена, что Полинка не хотела бы, чтобы ты страдала и хоронила себя. Она видит тебя, и хочет, чтобы ты жила, была успешной, красивой, сильной женщиной, какой ты всегда и была.

Мы помолчали.

– Я как-то прочла притчу об унынии, – продолжила Лера. – Дьявол в аду решил показать свои «богатства» – кинжал зависти, стрелу ненависти, молоток гнева, капкан жадности, пузырь гордыни… Нацепил на них ценники. А отдельно лежал неказистый колышек уныния. И цена у этого колышка была в сто раз выше, чему у всех вместе взятых инструментов. На вопрос, почему так дорого стоит банальное уныние, дьявол ответил: «Этот инструмент действует, когда все остальные оказываются бессильными. И если мне удается вбить клин уныния в голову человека, то это открывает двери для всех остальных инструментов». Вот почему уныние церковь считает одним из семи смертных грехов, наравне даже с убийством, – заключила моя подруга.

Здесь, возле странного дольмена, в абсолютной тишине – даже птиц не слышно – в окружении гор, время текло как-то иначе. Или просто остановилось.

– Представляешь, сколько всего знает это странное каменное изваяние, скольких людей повидало и пережило за тысячелетия, – проговорила Лера. – И нас не будет, и тех, кто младше, уйдут и те, кто придет после них. А эти камни будут стоять… И горы. Мы, люди, просто песчинки, круги от капли на воде, которых эти глыбы и не замечают вовсе, как мы – муравьев под ногами. А мы, человеки, мним себя великими, столь многого требуем для себя от мира, чего-то доказываем, копошимся… А жизнь так коротка, что мы и понять в ней ничего не успеваем.