Вилли - Индийская мышеловка

Норвежец Маркус вечно топит печь в своем домике, чуть ниже по склону. Дым стоит коромыслом! Он уже четвертый раз в Индии, а в деревушке X – впервые. Он, как и все хиппи из Гокарны, ходит замотанный во всякое индийское тряпье; вечно поправляет пашмину из шерсти яка, которая так и норовит слететь с его плеч. В этой пашмине определенно живут какие-то насекомые. Впрочем, как и в моем матрасе…

Когда я прогрел дом большими камнями из костра – у меня-то нет печки, – меня сразу начали покусывать. Теперь они и в мой спальник забрались, эти подлые насекомые. Они что, тоже собираются путешествовать?! Ну ничего, ничего, их, в общем-то, не так и много, они почти и не кусают. Может, из-за высоты? Мы ведь примерно на двух километрах над уровнем моря. У них, должно быть, как и у меня, голова от такой высоты кружится. Первое время я только и делал, что спал.

Я почти никуда не хожу, торчу здесь, в «пэйнтин-хаус», как называет его хозяин. Домик и правда красочный: стены из серых неровных камней, а швы выкрашены ярко-оранжевой краской. Дверь и окно – зеленые.

Хозяин – этот улыбчивый полутораметровый тамил – берет с меня четыреста рупий в сутки за однокомнатный домик, в котором нет ничего, кроме кровати, маленького складного столика, металлического, проржавевшего до дыр стула и вязанки дров в углу. Ни раковины, ни туалета – ничего здесь нет.

Конечно, вы сразу станете утверждать, что туалет есть в кирпичной пристройке на углу дома и там же есть малюсенький латунный краник, торчащий из стены. Согласен, все это есть, но вода в этом кранике – ледяная! И она всегда льется на ноги. А по утрам здесь вовсе не жарко. Градусов, думаю, десять, не больше. Но все это, конечно, мелочи. Все это глупости и пустяки, ведь с моего крыльца открывается лучший вид на долину! Ни с одного крыльца в этой затерянной в горах деревушке вы не увидите того, что вижу я каждое утро и каждую ночь.

Каждую ночь высыпают звезды и выплывают низкие гигантские облака, из-за которых долина в свете своих мелких оранжевых и желтых огоньков выглядит точно сфера. Ты чувствуешь себя настоящим Мерлином! Или еще кем-то, не знаю… В общем, мистическое создается настроение, хоть я и не верю ни в какую мистику.

А утром, если встать пораньше – часов хотя бы в восемь, – облака выплывают снизу, ползут по склону, разбиваются о тебя влажной прохладой и поднимаются наверх, чтобы слиться с другими облаками или чтобы раствориться на полпути. Незабываемо это все. Я верю, что эти облака даже из последнего мерзавца хоть на пару мгновений, да сделают доброго человека.

Норвежец Маркус уже месяца три торчит здесь, а я торчу всего три недели. Ровно три недели прошло с тех пор, как Кристина меня бросила… Да, опять. Это даже смешно.

В тот вечер мы хорошо покурили травы. Покурили и, как у нас водится, разоткровенничались. О, вот это действительно нелепая вещь – быть откровенным под травой! Мой вам совет – никогда так не делайте. Под алкоголем – еще куда ни шло, а откровенничать под травой – полнейший идиотизм и слабоумие! Нельзя это забывать. И несчастен тот, кто забудет!

Вот, значит, в тот вечер Кристина рассказала, что у нее был небольшой романчик в Гоа, пока я там, в своем мрачном Петербурге, пытался решиться на путешествие, точно Раскольников на убийство бабушки… А я в свою очередь рассказал ей о Нике. Я признался, что выбрал Нику… Но Ника умерла, и вот я, мол, сейчас здесь и с тобой, дорогая моя Кристина. На этом все. Мы посмеялись и легли спать.

Утром она собрала свой рюкзак и сказала мне, что на этом действительно все. Все кончено. Теперь уже навсегда. Она уехала… А я снова остался в дураках. Но я уже привык: привык проигрывать и не считаю, что быть проигравшим по жизни – это так уж плохо. У каждого – свои радости; у меня, например, есть эта деревня, и я наслаждаюсь своими деньками. Ни одна сволочь меня здесь не достанет! Безопасность и благополучие. Здесь можно ненароком превратиться в человеколюбца.

Все хорошо! Все! Вот только нет никакой определенности у меня в жизни. Теперь я торчу здесь и не понимаю, что делать дальше. Никакая кругосветка, похоже, мне не светит – я же топографический кретин, какая тут кругосветка! Ха-ха! Кругосветка! До соседней деревни я еще могу дойти, ну до близлежащего города Y тоже могу. Ну, положим, даже обратно в Гоа я смогу добраться: на автобусе, затем на поезде… затем снова на автобусе… Но вот в кругосветку!.. В кругосветку, сами понимаете, я не могу.

В Индии я с середины октября. А сейчас уже январь на дворе. Вот и считайте… Месяца три я уже в Индии. А словно три года!

«О, о, кто это? Кто там бежит? Вы смотрите! Да это же моя гончая прискакала!»

Она ловко скачет, словно маленькая кобылка, по всем этим горам и ухабам. Тут легко свернуть себе шею. Моя гончая никогда не ошибается: всегда приходит точно к завтраку и точно к ужину – я ведь теперь не обедаю, – приходит и высовывает свой узкий, длинный язык, словно кусок ветчины, и просит еды. «Хэ-хэ, хэ-хэ, хэ-хэ…» – дышит она часто, взволнованно. Я всегда ее кормлю. Всегда! Даже когда самому есть нечего. Мне-то что: я сейчас мало двигаюсь, мне много еды не надо, а вот она вечно носится по горам – ей нужно питаться.

Моя гончая тощая, темненькая, с большими глазами – точь-в-точь как я. Я даже не знаю, самка это или самец. Хм… хм… думаю, все-таки самка… Ну-ка, а действительно, вот же сосцы. Да, это самка. Главное, что я о ней знаю: гончая обожает яичницу с помидорами и луком! Это ее любимое лакомство! Очень ласковая собака. За три недели она ни разу не гавкнула. (Может, она глухонемая?)

«Ладно, ладно, забирай остатки яичницы, я специально тебе на отдельную тарелку положил. Вот, молодец. Ну, не отвлекай меня, я тут кое-чего записываю…

О! А кто это тебя так? Кто тебе попортил шкуру? Что это за ссадина? Ну-ка… а, понятно, да, все ясно, это от колючей проволоки. Ты вечно лезешь, куда не следует. Тут ведь повсюду колючая проволока: и тут и там – по всей деревне. Она отделяет участки или группы участков – где как. Ты хоть понимаешь, что такое частная собственность? А? Ладно, забудь, не верти так мордой…»

Когда еда заканчивается – в конце недели, – мне приходится подниматься вверх по склону, метров на двести или сто пятьдесят, и брести в сторону города на воскресный рынок. Это, говорят, километров десять или около того.

Каждый раз на полпути я встречаю стаю обезьян, которых кормят индийские туристы из Дели и Мумбаи. Туристы в голубых рубашках и в бежевых или черных брюках, они чураются местных деревенских индийцев, задирают свои столичные носы… А обезьяны жрут все подряд, дерутся между собой и кидаются в высокомерных туристов камнями и, возможно, засохшим коровьим дерьмом. В прошлое воскресенье я еле увернулся от хорошего булыжника. (Этих записок могло и не быть.)