Коллектив авторов - Ничего общего. От космических пахарей

Мне все же удалось поднять его, и какое-то время мы стояли обнявшись посреди безумного белого хаоса.

– Иди первым, я за тобой, – застывшие губы плохо слушались меня.

– Нет, нет, ты иди, я не смогу быстро.

– Волки! Во-о-лки! – я тряс его за плечи, снег забивался в рот и мешал говорить. Слова, зажатые где-то глубоко, не выходили из горла, а выходил один хрип, непонятный и страшный, но Лука понял меня и шагнул вперед.

«Волки» – было нашим кодовым словом. Мы учились в третьем или четвертом классе, когда дед Луки, всю жизнь проработавший учителем, рассказал нам о том, как волки передвигаются в стае. Впереди идут самые слабые – старые или больные, они задают скорость всей стаи. Если они пойдут сзади, они отстанут и погибнут. За ними идет пять-шесть сильных молодых волков. В центре – остальные волки стаи, потом – еще одна группа сильных самцов. Последним бежит вожак, он следит за всей стаей. Животные – не люди, они берегут друг друга.

А ветер все усиливался. Я считал шаги, монотонное «раз-два-три-раз-два-три» помогало мне сосредоточиться. Я не мог ошибиться, если бы я упал, нам обоим пришел бы конец. Но надолго Лукаса все равно не хватило – он падал снова и снова. У меня не было больше сил поднимать его, я знал, мы сдохнем здесь вместе. Когда он поскользнулся в очередной раз, он просто отказался вставать.

– Ты иди, – сипел он. – Я как-нибудь сам, потихоньку… Ты иди, не надо нам вдвоем.

О чем я думал тогда? О том, что черта с два он дойдет сам и что мне его тоже не дотащить. Думал о своих руках, которые давно не чувствовал. А еще думал, что, может, хрен с ним, сяду сейчас рядом с Лукой и просто закрою глаза.

– Иди, иди, – Лука отпихнул меня, мне казалось, он кричал, хотя на самом деле это был просто беззвучный, хриплый сип. И я пошел. Пополз, разгребая руками снег.

Не помню, сколько времени я брел сквозь этот ад, пока не вышел на домик местных пастухов, где ожидали помощи еще несколько десятков туристов, добравшихся сюда сквозь снежную бурю. Все оставшиеся до прилета спасательного вертолета дни я продолжал надеяться, что каким-то чудом Луке удалось выбраться наверх и что он выжил.

Утром 20 октября 2014 года власти Непала официально объявили о прекращении поисково-спасательных работ на туристическом маршруте вокруг Аннапурны в месте удара циклона Худхуд.

– Я решил хакнуть Вялого. Ты мне поможешь.

Это прозвучало как утверждение: просительные интонации Максу не слишком давались, да он ими почти и не пользовался. Не было необходимости. Мне полагалось изобразить удивление, так что я остановился и посмотрел на него в упор.

В свои двадцать пять персональный свап-тренер самого дорогого московского клуба Макс был не просто красивым накачанным мальчиком. Нет, это было воплощение жизненной силы в ее самой простой, плотской, искренней форме. Маленький бессердечный бог, настолько искренне влюбленный в себя, что окружающим оставалось лишь разделять это чувство, причем без капли ревности. Уверен, застигни его молодой муж в постели с собственной невестой, все, что он рисковал получить – новые грани сексуального опыта.

Впрочем, я увлекся. Молчание.

Макс выглядел… если вы любитель музыки позапрошлого века и хоть раз видели альбом «The Best of the Doors», моя задача сильно упрощается: это был он. Мощная шея, широкие скулы, безупречный нос, несвятой нимб черных кудрей. И губы, которые на любом другом лице – но только не на этом – можно было бы назвать по-женски пухлыми и чувственными, даже вульгарными. Именно они поднимали красоту Макса над контекстом пола, делая ее самодостаточной.

Конечно, он знал о моем к нему отношении. Не из-за своей проницательности – в плане интеллекта он был откровенно глуповат (боги могут себе это позволить). Он просто чуял меня как животное. И был уверен, что я сделаю для него все, что ему нужно.

Решив, что выдержал достаточную паузу, я спросил:

– Ты хочешь, чтобы я подменил его контрольные ключи? Совершил терминальное нарушение?

– Да.

– Да? И почему я должен это сделать? Вернее, зачем? Что я получу за это?

– Две вещи. Пять миллионов через полгода. А прямо сейчас – вот это… – Макс быстро огляделся. Мы стояли на краю пустынной Таганской площади на территории ватного кластера. Бесформенные в июльской жаре фигуры редких прохожих плавились в отдалении.

Я ждал этого, но подготовиться не сумел. Неожиданно его глаза оказались прямо напротив моих. Его губы… но нет, ни слова больше. То, что я почувствовал, принадлежит только мне. Да и не думаю, что вы были бы рады подробностям. Скажу лишь, что был несколько… разочарован.

Макс не заметил моих ощущений: такой возможности он просто не допускал. Мы молча двинулись дальше вдоль утробно гудящей стальной набережной Защитного канала к центру площади, туда, где ее делила полоса из двух идущих рядом широких цветных линий – оранжевой и зеленой. В пятидесяти метрах от канала полоса переходила в специально сохраненный тридцатиметровый фрагмент двойного же бетонного забора высотой два с половиной метра, утыканного сверху железными шипами и густо увитого колючей спиралью безнадежного вида. Все металлические элементы забора были выкрашены светлым металликом, а в его середине – это был самый центр Таганской площади – зияла брешь, которую занимал памятник на высоком постаменте из темного камня. На нем сверлили друг друга тяжелыми взглядами два трехметровых мужчины. Одной рукой, отведенной назад несколько танцевальным жестом, каждый из них сжимал дуло устаревшего огнестрела, упертого прикладом в землю, а другой держался за свой край толстого бронзового листа, олицетворявшего Договор о сосуществовании. Левый воин с длинным гладко выбритым лицом был одет в подобие старинного военного пиджака с высоким воротом, а наряд правого, с аккуратной бородкой на круглой скуластой физиономии, больше всего походил на простеганную полосами лыжную куртку. Оба были покрыты разновозрастными пятнами оранжевой и зеленой краски, а на сумрачной грани постамента криво белела многократно затертая и восстановленная размашистая надпись: «Два гомобрата – креакл и вата».

Пересекая полосу между набережной и памятником, я поймал насмешливый взгляд Макса: от него не укрылось, как я машинальным движением спрятал блеснувший текучим серебром ихтис под футболку. К запрету на открытое ношение религиозных символов, до сих пор формально действующему в кластерах креаклов, сегодня могли серьезно относиться только люди далеко за тридцать. Для меня, «смешанного» родом из двадцатых, двухцветные полосы на улицах действительно имели совершенно реальное значение. Как и ихтис, как и Ватный Кодекс, который я сам выбрал в день своего пятнадцатилетия. Я имел на это право: мой отец был креаклом, а матушка – ватой, так что выбор оставался за мной. И в то время это действительно был выбор, определяющий всю твою жизнь, а не стиль одежды и сенсомузыки, как сейчас.