О. Странник - Трамвай судьбы

А человек в спецовке высоко над октагоном поудобнее устраивается у железных перилец и начинает прикручивать глушитель. Бормочет себе под нос почему-то по-русски: «И бьес глушитель биможна, такой шум, но пусть будэт…»

Казалось, болельщики сошли с ума, шум действительно стоит оглушительный, в клетке столпились секунданты, врач над побеждённым, рефери, репортёры…

А Руслан… его лицо в крови, но он, вскинув руки, приветствует беснующийся зал. Его секундант не спешит к нему с водой и полотенцем, тоже восхищённо кричит что-то…

И вот Людмила влетает в клетку с чемпионским поясом в руках и с ходу прижимается к Руслану… И немыслимые золотые рыбки внизу живота разлетелись по всему её телу, превратились в тягуче-сладкий, почти невыносимый огненный поток, и горячее цунами оргазма накатило, затопило, оглушило… Мгновение, другое, а он, улыбаясь разбитыми губами, смотрит на неё, недвижим. Секундант застыл рядом… зал неистовствует…

Человек наверху плавно нажимает курок…

Людмила, ошеломлённая, ослабевшая, еле держа тяжёлый пояс, почти висит на Руслане и вместо выученных оплаченных слов, млея в этом секундном бесконтактном сексе, жадно вдыхает запах пота, крови и страсти и шепчет ему в разбитые губы:

– Так, наверное, бывает только перед смертью…

– А я уже мёртв… кровник… – шепчет Руслан и начинает оседать; пуля вошла слева в основание шеи у ключицы, кровь заливает ему грудь, пятнает Людмиле лицо, она теряет сознание и тоже оседает на ринг… Из карманчика её шортов выпадает бумажка с корявыми буквами оплаченных слов, которые она так и не сказала, а должна была сказать Руслану, повиснув на нём, остановив его победное кружение и дав тем самым пару секунд для прицельного выстрела сверху.

И вот Руслан распростёрт на настиле, чемпионский пояс косо прикрывает ему грудь, и никто ничего не понимает: он всё отдал бою и теперь просто без сил упал на помост? Кровь? Ну да, из разбитой скулы и разбитых губ, но почему так обильно?.. Все толпятся вокруг него, пытаются поднять, помочь…

Девушки – ринг-гёрлс помогают Людмиле встать, уводят её с ринга, мало что понимая, бормочут что-то успокаивающее, сочувственное. Она безвольно передвигает ноги, оглушённая, разбитая…

Человек в спецовке под всеобщий шум и гам уже спустился сверху, оставив на железном трапе наверху «Глок-19» с глушителем, он выходит на улицу, навстречу ему, завывая и мигая, несётся машина скорой помощи.

Телезрители у экранов видят только толпу на ринге. Что там происходит? Комментатор пытается невразумительно озвучить происходящее… Трансляция отключается, идёт реклама…

А в далёком городе Махачкале седая старуха у телевизора всё понимает и шепчет поговорку дагестанской кровной мести на своём языке, шепчет слова, так и не сказанные Людмилой Руслану: «Оьттулкьисас, оттулучу я зуннттул бакIрай шанул, я неххама чIувщинал къауч чайссар». («Кровная месть, убийца-кровник не выспится на вершине горы и не напьется у реки». )

Рослый сероглазый парнишка лет двенадцати ехал в трамвае №5 домой, на Васильевский остров. Его звали Саша, и возвращался он с тренировки, рядом с ним на скамейке стоял маленький фибровый чемоданчик с металлическими уголками, в нём лежали боксёрские перчатки, капа и прочие необходимые вещи. Одет он был в обычную мышино-серую школьную форму и старенькое, маловатое ему уже полупальтишко. Было это в 50-м году, да… или в 51-м: ещё ходили трамваи по Невскому проспекту и жив ещё был Сталин.

Часов 11 осеннего вечера по тем временам считалось довольно поздно, и в пустом прицепном вагоне, кроме мальчика Саши и кондукторши, был ещё только один пассажир – постарше Саши шкет с косой чёлкой и фиксой, в натянутой на уши кепке-лондонке. Мальчик Саша искоса взглянул на него и сразу узнал: «гаванский», Коська из Скобского дворца. Если кто не знает, Скобской дворец – дом на Косой линии, где ещё до революции жили рабочие кожевенного завода, выходцы из Псковской губернии, скобари, иначе говоря. Сам же Саша, по тем же уличным понятиям, звался «островной». «Островные» – это те, кто жили на линиях, а те, что жили от 24-й линии и дальше, до Голодая, – те именовались «гаванская шпана» и люто враждовали с «островными». Жестокие уличные драки и подвигли худенького Сашу заняться боксом.

Трамвай свернул с моста на Васильевский остров. На повороте стало хорошо видно, как в ярко освещённом первом вагоне небольшая компания парней и девушек чего-то загоношилась, кто-то из них поставил на скамейку патефон, открыл его… Саша пригляделся: вот один крутит ручку, второй достаёт… пластинку?!

Трамвай замедлился к остановке, а Саше стало так интересно, что он выскочил из своего и заскочил в первый вагон. Действительно, парень в бушлате и клёшах, бережно держа пластинку за рёбра, поставил её, опустил звукосниматель, и полилась страстно-томительная, завораживающе-ритмичная неслыханная мелодия.

– Танго «Кумпарсита»! – провозгласил парень в бушлате и подхватил со скамейки девушку в пальтишке нараспашку, в бареточках и фильдеперсовых чулках. Саша, стоя на задней площадке, смотрел во все глаза. В трамваях той поры длинные жёлтые деревянные скамейки стояли вдоль стенок вагона, поэтому в середине было просторнее, чем сейчас. И вот представьте это фантастическое зрелище: по набережной Невы летит трамвай №5, сверкая красными софитными огнями над лобовым стеклом. Неповторимая патефонная музыка с шипением и потрескиванием гремит знойным аргентинским танго, мимо мелькают какие-то баржи, фонари и их дрожащие отражения в зыбкой воде, вот проносится памятник Крузенштерну, вот парусник «Сириус», а в пустом моторном вагоне парень в клёшах и девушка в беретике танцуют, неотрывно глядя друг другу в глаза. Кондукторша с рулончиками билетов и сумкой мелочи вытаращила глаза. Вся остальная компания – два парня в куртках-москвичках и девушка в платочке и чулках в резинку – жмётся у кабинки вагоновожатого, который не оглядывается, но как-то в такт дёргает плечом. На задней площадке восхищённый Саша проехал свою остановку, а заскочивший следом за ним Коська «гаванский» в ухмылке сверкает фиксой, подталкивает Сашу локтём и шепчет:

– Пластинка-то – трофейная, с собачкой… Эх, фартово, а, кореш?!

– Фартово!.. – выдыхает Саша и выскакивает из трамвая, который уносится по Косой линии, и музыка стихает вдали. Потом он идёт обратно до своей 16-й линии по набережному бульвару, и в нём гремит, пылает и тоскует танго «Кумпарсита», а перед его не видящими знакомый путь глазами мелькают клёши и фильдеперсовые стройные ножки…

В середине 50-х Саша учился в Мореходке, что на Косой линии, продолжал заниматься боксом и дрался уже не с «гаванской шпаной», а с «фрунзаками» – курсантами Военно-морского училища им. Фрунзе, которым по форме полагались палаши, что делало «бои» с ними особо опасными, и Саша перешёл в секцию самбо, что, как известно, сокращённо означает «самооборона без оружия».