Кирилл Романов - S

Бабушкина рука опустилась на плечо Ясэ, и та не решилась настаивать на рассмотрении пыльной коллекции поближе,

– Они уже очень долго хранят свои истории. Потому она их и собирала. Истории скорее всего захватывающие, но жестокие. Обычно такие лучше всего ложатся в их память. Металл и камень умеют помнить человеческую боль. И люди очень давно это знают. А может, когда-то металл и камень научили людей убивать. Кто только им указал на такую роль. А фигурки кричат из прошлого, если слышать. Кто о чем. Человеку страшно прислушаться к ним, но по дикому интересно. Потому что они живут сквозь время, несут себя сквозь клетку часов, в которой человек мечется, осознавая неизбежность смерти. Страшно человеку, но жутко интересно попробовать заглянуть хотя бы назад, туда, в заваленный старым хламом и пеплом событий чердак осыпающегося прошлого.

Бабушка обошла вдоль стен комнаты, скрипя прохудившимся полом. Ясэ показалось, что от ее слов остолбеневший батюшка сейчас рассыплется и добавит к имеющейся пыли еще горстку. Она начала доставать из его старой дерматиновой сумки принадлежности для обряда и передавала ему. Святой отец ожил и принялся за приготовления, не забыв обозначить начало работ по традиции парой глотков наверняка освещенного спиртового раствора. Так расставленные свечи казались прямее и держали огонь, как правило, крепче, создавая необходимую гармонию в рисунке ритуала.

Наверное, сверху, в отсутствии крыши, это выглядело удивительно – подумалось Ясэ. Она подняла глаза и в квадрате неба увидела, как сверху на подсвеченные облака давит темнота. Свет уходил за Солнцем, оставляя в редких высоких полосках свинцовые следы, похожие на зарубины или следы от расцарапавших кожу когтей. «Мужики сняли крышу, Солнце сорвало балдахин с неба, и остались мы лицом прямо из постели в космос…», – пробормотала Ясэ, рассевшись на полу спиной к холодной печке.

Когда все было готово, а священник почти нарядился в рабочее, бабушка предложила ей выйти, и Ясэ, еле скрыв воодушевление, вышла на улицу. Хоть комната внутри дома и не особенно отличалась атмосферой в отсутствии крыши, во дворе было теплее и спокойнее. Небо и звезды были вокруг, а не в фокусе прямоугольника из стен, ветер приносил голоса и запах костра с берега. Жизнь из всех сторон придавала столько уверенности и непоколебимости, что в небо можно было смотреть даже с удовольствием, чуть балуя себя иногда приемами аккуратного осознания неизвестной огромности космоса, на который ты нацелил свои глаза…

Люди, что оставались около забора, разбрелись по домам. Сидели за столами и выпивали по вечерней за ужином.

Отыскав лавочку за «поехавшим» в сторону сараем, Ясэ присела и прислушалась. В доме монотонно шептали, иногда позвякивая инструментами, а может посудой. Пара заимствованных у бабушки сигарет смялась в кармане. Аккуратно, чтобы не порвать папиросную бумагу, она достала из кармана одну и закурила, медленно свалившись в головокружение. «Вот звезды наверху», – думал она – «А вот я закрыла глаза, и их уже нет. Какое мне дело до точки на небе, если я могу убрать ее из жизни, повернув голову. Навсегда. Я их и не запоминаю даже. Утром Солнце накроет нас колпаком и все. Все пропали…»

Глаза ее закрывались и открывались, размышляя о разнице, пока в очередной раз ни решили остаться сомкнутыми. Почти сгруппировав сознание для сна, в глазах ее загорелся вспышкой фотоаппарата свет. Она вскочила с возможно первого в своей жизни испугу и на самом выходе успела поймать разогнавшийся по гортани крик. Вокруг все оставалось прежним, но пропитанным неслышным звоном непривычности. Как будто она встала в неположенное время, не по судьбе, как будто ее вдруг протащило через временные складки в ближайшую из параллельных вселенных. Здесь было тревожно. Ясэ подумала, что все это возможно часть взросления и переходного возраста. Взрослые всегда утверждали при первой возможности, что жизнь – жестокая штука. Все как один они как будто знали на собственном опыте об этом, и, прищуривая глаза, качая головой, сваливали это сверху на наивных детей. Наверное, это приходила ясность и трезвое мышление, предполагала она. А наивность растворялась как свет в вечернем небе. Пелена спадала и оставалась истинная картинка без заблуждений и помех…

Бабушка, устало вздыхая, появилась из-за сарая и села рядом.

– Вроде угомонился святой отец. Положила спать окаянного…

Чиркнула спичка. Громко и глубоко она затянулась и на выдохе откинулась назад к покосившейся стене.

– После второй бутылки сжечь ее предлагал. Дурак… Вместе с домом, говорит, спалю. Священным огнем. Сопьется когда-нибудь до чертиков.

– Страшно ему, наверное.

При слове «страшно» у Ясэ подернулся подбородок. Ей показалось, что она впервые произнесла его с осознанием заключенного внутрь значения. Как будто прочитала его в первый раз в букваре, глядя на поясняющую картинку рядом.

– Страшно… Всем страшно, – ответила бабушка. Она вдруг повернула голову и приготовилась следить за каждым движением внучкиного лица. – Мне иногда кажется, что от этого страха все по утрам и встают только. Каждый своего конечно боится, но гонит себя этим с постели. Ты скоро поедешь жить в большой город, скажи, тебе страшно?

Из деревни после школы уезжали почти все. Те, кто оставались, служили впоследствии наглядным поводом для того, чтобы уехать.

Ясэ выбрала Питер. Он был загадочнее и больше всех остальных. И ей казалось, что он, может быть, сможет попробовать вступить с ее молчанием в разговор.

– Я не боюсь. Я немного растеряна. Как будто незнакомые ребята пригласили играть в игру на чужом дворе, правил которой ты совсем не знаешь…

– Ты поймешь. Правила – простые. Они тоже боятся. Но их много, как травинок в поле. Шатаются вместе. Какое дело колоску до своих переживаний, если у него вокруг поле? Вот и страх он прячет. Каждый из них прячет, в поле этом. Сверху крышка из дыма, под ногами грунт. Такой вот городской парник. Душно там, наверное, теперь стало, – бабушка чуть улыбнулась, видимо, припомнив сюжеты из своей юности, истину о которых она давно запаковала с собой в могилу.

Ночь приближалась к перевалу, что вел к следующему дню. На самом пике его сидели, почти задремав, Ясэ и ее бабушка. Их тонкие щелки закрывающихся глаз еще немного пропускали сквозь ресницы свет выскочивших аллергией на свет звезд на темном августовском небе.

Вспышкой фотоаппарата загорелся свет. Снова. Ясэ вскочила, раскрыла глаза, но свет ударил еще сильнее. Оно летело по небу или падало, сгорая в атмосфере и освещая пространство вокруг серебристым холодным цветом десятка Лун. Без звука. Бабушка нахмурилась, но не вставала со скамейки. Проводив взглядом падающую звезду до горизонта и выждав пару секунд, она снова закрыла глаза. Ясэ поняла, что приставать с расспросами и природе увиденного – бесполезно. Ей вспомнился «Мальчик-звезда» – сказка, которую она читала когда-то. Может быть, он где-то появился сейчас на улицах Питера в люльке обвязанной серебристой лентой из неземного материала, или голым роботом в подворотне, рыскающим в поисках цели…