Ольга Каминка - Мои 90-е

Они все:

– Ооо, поздравляем-поздравляем!

Я им:

– Да вы не понимаете, я его даже не знаю, этого человека, и вообще он скоро за границу уедет!

– Ооо, поздравляем-поздравляем!!

– Да нет же, у меня есть другой!

– Ооо, круто-круто!!!

– Да вы не понимаете, он мне не нравится…

Тишина… и самая старшая тетка говорит:

– Спать ложиться будешь – свет выключай.

Все! Это тоже была очень важная фраза для осознания. Я подумала: действительно, с лица не воду пить, какая разница… человек-то неплохой, стерпится-слюбится, надо попробовать. И поэтому назавтра ответила ему: «Да». Хочу напомнить, что мы с ним ни разу – ничего. Я вообще, жила с другим. Но этот вопрос мы обходили стороной. Он не спросил, я не сказала. Как уж он на мне собирался жениться – только ему одному было понятно… У нас оставалась еще пара дней до его отъезда. И как только меня выписали, мы поехали к нему «в гости». Надо было попробовать по-бырику: ему же уезжать пора!

По дороге в такси он мне рассказывал, что губы красить ни к чему, они у меня и так красивые. Ну, не любил чувак помаду жрать. Самое смешное, что я, конечно, фрик. И нарядилась для этого случая. У меня были всякие бабушкины крутые вещи, но термина «винтаж» еще не было. Просто мне казалось, что я в них дико стильно выгляжу. Были у меня старинные панталоны такие, сшитые… не трикотажные, а сшитые из тонкого батиста с кружевами – все дела. Типа, по колено. Я даже ногти накрасила, как могла. Как забор – валиком. Старалась. В общем, приходим, а там и квартира такая же, как эти панталоны, и койка такая же железная, как в больничке. И на ней даже сидеть ужасно неудобно. На контрасте сыграть не вышло. Он, конечно, очень удивился, когда увидел мои секси-трусики. Все-таки он не настолько сумасшедший был, как я. Вообще, он плохо меня знал. Надо бы ему было присмотреться, прежде чем предложение делать. Что это было, зачем? Короче, мы все как-то проделали и он уехал. А я забыла о нем даже думать. И вдруг…

Приходит по почте письмо. Бумажное, конечно. С волшебной заграничной маркой. Не вскрытое, с целыми углами. Полный восторг. Датская почта – одно из величайших достижений человечества и их национальная гордость. Как русский балет. Она как-то умудрилась пробить воздушный коридор во льдах вечной мерзлоты русской реальности.

«Дорогая Лола, я тут сижу в лагере для перемещенных лиц. Называется Refugee Camp. Здесь очень прикольно. Здесь такие люди, что про каждого роман можно писать. И каждый должен доказать, что его преследуют у себя на родине. На национальной, религиозной или сексуальной почве. Доказать это нелегко, поэтому вид на жительство дают мало кому. Кого-то действительно преследовали, но, в основном, все приехали за сытой жизнью. К каждому приставлена „контакт-персона“ – помогать адаптироваться, но на самом деле – шпионить. Работать нельзя, но кормят бесплатно. Дают карманные – в обрез, едва на сигареты хватает. У меня очень грамотная „телега“ и хорошие шансы. Как только я получу вид на жительство, я тебя сюда вызову.»

Я не особо поняла почему нужно врать, что тебя преследовали, а нельзя честно признаться, что приехал пожить «как человек», что такое «телега» и как дают вид на жительство. Но письмо было многообещающим. И вполне официальным, без интимностей. Я его тут же показала всем-всем-всем, а также бойфренду Саше. И даже сама себя немного обманула: начала думать, что Алекс вызовет меня просто так, чтобы помочь. И замуж выходить будет не обязательно. Никто же меня не заставит! Будем дружить, панк-рок слушать…

И вот мы все радуемся перспективам, дружбе и доброте человеческой. Читаем это письмо, из рук в руки передаем – ничего себе событие: письмо из-за границы! Фетиш, а не письмо. Через какое-то время приходит еще одно:

«Я получил вид на жительство. По еврейской „телеге“. Потому что на родине меня преследовали, били и пытали. Если что, подтвердишь. Сейчас все оформлю и женюсь на тебе.»

Внутри у меня похолодело и возникло стойкое чувство, что авантюра началась.

Мы договорились держать связь по какому-то странному телефону: с 7 до 9 по четвергам. Это сейчас все просто: мобильный кинул, на всякий случай – скайп или почту, а лучше просто в фб… А тогда – только домашний телефон. Как потом выяснилось, эта опция в Дании сильно платная, практически – роскошь. А у Алекса не было даже постоянного адреса. Поэтому мой жених дал мне номер одного из уличных телефонов-автоматов. Где-то на вокзале, где часто бывал. Входящие – бесплатно. Позже я была поражена, когда впервые увидела, как на пустой датской улице разрывается звонками одинокая телефонная будка… И никто ее не вандалит.

Конечно, была вероятность, что меня никто не встретит. Что-то произойдет, и Алекса не окажется в нужное время в нужном месте. И тогда я одна буду бродить по незнакомому городу. Но меня это совершенно не пугало, наоборот, даже интересно. Пугало это мою маму, которая заходила в мою комнату в слезах и причитала, что не увидит, как ее дочь выходит замуж. Надо было видеть эту картину, конечно… Комната у меня была интересная: из бывшей детской переоборудованная в фотолабораторию. Там было темно – окна заклеены черной пленкой и черным крашеным шкафом отгорожена кровать от рабочей зоны. Там я спала днем, а ночью проявлялась и печаталась на старом «Крокусе» под непрекращавшееся радио «SNC», лучшее радио тех лет. У меня царил антисоветский хаос, тьма и мистика восстановленного серебра. Обычно к двум часам дня мама не выдерживала и врывалась с криком «Сколько можно спать?» и «Разве можно так жить?». Чтобы снять сглаз, у меня перед входом стояла белая хоккейная маска: когда дверь открываешь – на тебя сразу смотрит эта дикая морда, с пустыми глазницами, без рта. Все остальное в комнате было абсолютно черное. И вот теперь мама заходила робко, даже стучала, но переживала пуще прежнего: «Куда ж ты едешь-то, господи? Как же у тебя там жизнь сложится!» Я, конечно, утешала ее, как могла: «Мам, ну ты чего, я замуж еду выходить! Ты должна радоваться». На что у мамы начиналась вторая фаза: «Замуж!? Я даже не знаю за кого! Я тебе приданое же собирала всю жизнь… Вот, возьми приданое!» И она принесла в мою нору старомодный сверток каких-то белых тряпочек. Я отмазывалась: «Мама, ну куда ж я возьму? У меня с собой маленький чемодан!» В итоге она все же впендюрила мне минималку: ночную рубашку невесты – белую с кружевами, чисто свадебную. Сейчас бы я от такой рубашечки не отказалась. Но тогда я ее демонстрировала, вызывая приступы циничного хохота у молодых укурков. Ржали над архаичным понятием «приданое». Да и над самой ситуацией – «русская невеста едет в Европу и везет с собой символ непорочности». Весьма неуместная сентиментальность в таком авантюрном контексте. Контекст маме я не озвучивала. Зачем?