Виктор Казаков - Литерный вагон

Фролов, повторимся, совсем не хотел в тот вечер рассказывать о своих ночных неприятностях. Но уж если сидевшие с ним за одним столом узнали об этом… Нет, нет! Григорий Васильевич вовсе не рассчитывал теперь на особое к себе внимание, он ждал лишь естественной (так ему казалось) небольшой паузы , которая отнюдь не нарушила бы общего веселья. Но… паузы не последовало – на несколько уже захмелевших лицах в ответ на рассказ Фролова не мелькнуло даже слабой тени сопереживания! Гости и хозяева продолжали улыбаться, как будто Григорий Васильевич рассказал компании забавный анекдот. Веселее прежнего, перебивая друг друга, загалдели: «Да брось ты!.. Гриша, не бери в голову!..»

Григорий Васильевич в ответ заставил себя улыбнуться, позволил до краев наполнить свою рюмку и вместе со всеми еще раз выпил за здоровье именинника.

И, действительно, ничего тогда не случилось; только на душе осел холодный туман.

Разошлись, когда было уже поздно, почти ночью.

Дома Григорий Васильевич разжег печку и, не включая свет, сел у окна своей маленькой кухоньки. Как ему ни хотелось забыть неприятный эпизод, как он ни старался думать на другую тему, эпизод во всех обидных подробностях, тесня душу, не выходил из головы.

«Нина Петровна даже хохотнула, глупенькая…»

Мысли путались, противоречили одна другой.

«Зря ты больно обиделся, люди добра хотели, подбадривали, – оправдывал коллег деликатный Григорий Васильевич, но тут же рядом другой, обиженный и уязвленный Фролов горячо возражал первому: – А меня не надо было подбадривать, мне надо было посочувствовать… Сочувствие рождается у людей в душе, оно там или есть, или его нет… Почему же у них не было? Сколько лет вместе работали, всегда выручали друг друга – и денег друг к другу ходили одалживать, и книгами, журналами делились, и коллективно строили новый дом учителям Неновым… За хлебом до райцентра на своей машине всех не один раз подбрасывал… Мелочь? – Фролов вдруг рассердился на себя, но еще больше он был сердит на своих бывших коллег: – Зачем водку пить заставляли?.. У русских принято: пей и все пройдет? Не принято! Насочиняли сами про себя тьму дурацких легенд и анекдотов…»

Где-то рядом, как в тумане, блуждала, искала выразиться словами главная мысль – о том, что в случившемся скрыт некий важный и потому особо обидный для Григория Васильевича смысл.

«Пить заставляли потому, что им так хотелось. Подумать же о моем сердце, которое чуть было не остановилось прошлой ночью, им было неинтересно ».

И, наконец, из тумана выплыла главная мысль:

«Они меня уже списали… »

Будто успешно решенную задачку, Григорий Васильевич отодвинул в мыслях на второй план обидевшее его сегодня происшествие и стал вспоминать другие эпизоды из последних лет своей жизни – когда он постарел. И, думая об этих эпизодах, наговорил о людях, которые его теперь окружали, много слов, в том числе, наверно, и несправедливых.

И хотя наступившая ночь прошла без молоточков , утром Фролов встал с постели с твердо принятым решением: пора, наконец, открыть (кому – об этом еще предстояло подумать) тайну, о которой он за полвека еще никому не рассказывал.

«Надо успеть…»

В книжные магазины краевого центра К. поступил очередной сборник документов, составленный группой Масалова, – «История К.-ского края‑5. Сентябрь 1939 – май 1941 г.г.» В день, когда были проданы первые экземпляры книги, директор государственного архива Мирон Евсеевич Подрубайло, вызванный в крайком партии в кабинет секретаря крайкома по идеологии Ивана Сидоровича Бурбы, получил директиву (секретарь изложил ее языком, которым он владел лучше других):

– Для усиления внимания общественности к вышедшему пятому сборнику документов вам надлежит организовать широкомасштабную научную конференцию с привлечением в первую очередь интеллигенции, а также краевого актива. Срок…

Подготовка к конференции началась в тот же день, а закончилась на два дня раньше установленного Бурбой срока, при этом организаторами была проявлена полезная, как считали сами авторы идеи, инициатива: у местных кооператоров – к тому времени уже и в К. появились первые энтузиасты разрешенного государством частного торгово-производственного дела – организаторы договорились о некоторой сумме спонсорских денег, на которые были куплены несколько ящиков шампанского. Шампанское планировалось выставить гостям в конце вечера, в связи с чем кое-кто даже предлагал назвать конференцию презентацией , но это предложение директор архива категорически отверг.

Был май 1991 года.

Первые участники конференции появились в фойе большого актового зала архива за полчаса до начала мероприятия. За ними редкой цепочкой потянулись и остальные, и скоро фойе и прилегавшие к нему маленькие комнатки наполнилось густым дымом дорогих сигарет и гулом голосов хорошо известной в К. публики – уже не раз встречавшихся здесь ученых, журналистов, писателей, партийно-хозяйственных активистов, заслуженных ветеранов, передовиков соревнования и тех, что вечно вертятся около местного бомонда, составляя ему как бы некий постоянный фон, без которого в городе в последние годы, кажется, не случилось еще ни одно значительное собрание. Этот суетливый фон организаторы любых публичных мероприятий хорошо знали в лицо и очень бы удивились, если бы кто-то из его представителей вдруг почему-то не был бы обнаружен в том или ином важном коридоре. Но мало кто запоминал фамилии этих людей и уже тем более никто не интересовался, чем они, собственно, занимаются и как зарабатывают себе на хлеб.

О фоне этим и ограничимся.

Подробнее познакомимся с некоторыми фигурами, в силу тех или иных обстоятельств выдвинувшихся на основную сцену К.-ской жизни.

Под огромной люстрой, прямо посередине фойе, весело поблескивала лысинка директора института истории местного филиала академии наук, доктора наук и лидера городских демократов Юрия Ивановича Мрыкина, человека невысокого, с простецким круглым лицом, несколько полноватого, полноту которого, однако, удачно маскировала хорошо сидевшая на нем пошитая одесским портным еще до перестройки серая «тройка». Мрыкина окружала тесная кучка единомышленников, в основном молодых людей, которые, торопясь овладеть непривычным для них опытом демократического мышления, внимательно слушали Юрия Ивановича.

– Самое важное сейчас, – сплетал Мрыкин свою очередную «философскую» сентенцию, – углубиться в рассуждениях дальше общеизвестных истин, задать себе вопросы, которые не задает никто, подумать над тем, над чем еще никто не думал. Академик Сахаров, например…