Татьяна Соломатина - Мало ли что говорят

Следующим по маршруту был Южный порт. Но после Сониных воплей: «Хватит!!!» – Наташа согласилась закончить на сегодня, ограничив свою кипучую деятельность неожиданно сентиментальным комментарием: «Южной улицы порт – шумный Нижний Манхэттен… Вот, забрёл невзначай в свой денёк выходной. И стою у причала с бумажным пакетом – Никому здесь не нужный, чужой, неродной…» [11].

– Чьё это? – спросила Соня.

– А хуй его знает. Мне нравится… – тихо и грустно ответила Наталья.

И, тем не менее, – Южный морской порт. А после него ещё – поднажав на Сонин кондовый патриотизм – крошечный миниатюрный музейчик, в котором количество яиц Фаберже, пепельниц, мундштуков и уникальных фотоальбомов, принадлежавшее последней семье Романовых, зашкаливало за все разумные пределы законов организации пространства в столь малом помещении. Нынешняя экспозиция в крымском имении императорской семьи, больше известном Сониным ровесникам как место сходки Сталина, Черчилля и Рузвельта, отдыхает. А отдыхает она, потому как всё богатство миниатюрного музея в Нью-Йорке, напоминающего лавку старьёвщика, личный друг дедушки Ленина товарищ Хаммер, торговавший с молодой советской властью вроде как одними карандашами и перьями, аккуратно переместил из страны «юных откатов» в более надёжное – с его точки зрения – место.

От праведной ярости Соня даже слегка взбодрилась. Наташа успокоила её, сообщив, что ещё большее количество подобных вещиц разбросано по миру в частных коллекциях, где их холят и лелеют. И что не стоит переживать по поводу «круговорота дерьма в природе», потому что там, где мы все в итоге пребудем, не будет «ни роз, ни пепельниц, ни книг». После чего всё-таки затащила всех в Центральный парк «покататься на лошадке».

Джим уже еле переставлял ноги. На его лице отражалась вся скорбь ирландских и польских предков, возмущённых хаотичным метанием без всякой видимой системы в немыслимых пробках.

В завершение дня они ещё посетили The September 11 thFund – огромную дыру-котлован имени взрыва Twins’ов, где Джим вполне искренне, как показалось Соне, промокнул глаза, а Наташа разразилась гневной тирадой, причём не в адрес террористов.

Когда случилась трагедия в Нью-Йорке, она возила группу своих нынешних сограждан на Большой каньон. Ей позвонил один из бывших зятьков, проживающий в нью-йоркской квартире, и, сообщив о случившемся, сказал, что не может дозвониться Лене (так зовут Наташину дочь), которая на момент взрыва находилась неподалёку от Торгового центра. Наташа, естественно, бросив осматривающих красоты туристов, принялась дозваниваться дочери, чем вызвала возмущение заплативших за экскурсию американцев. Она не обращала на них внимания, пока не выяснилось, что с Леной всё в порядке. Зато потом сразу – без перехода – Наташа обрушила на «группу товарищей» гневную речь – обличающую, конечно, терроризм в целом, но и не менее потрепавшую самих туристов, для сердец которых «сраные доллары» ближе человеческой трагедии. В ответ сограждане потребовали продолжения прерванной экскурсии, посоветовали политику оставить политикам и отправились «нюхать цветочки». Никого из группы в тот момент Нью-Йорк особо не волновал.

– Может, оно и правильно? – печально резюмировала Наташа, обматерив на чём свет стоит ни в чём не повинную огромную яму и полисмена в пыльных ботинках.

Едва удерживая руль, полуживой Джим довёз всех до своей квартирки на Гринвич-Вилледж. Созвонились с Джошем и Майклом. Те пообещали вскоре подтянуться. Наташа сказала, что, отужинав, отбудет проведать очередного бывшего зятя. Соня сходила в душ. Джим заказал ужин в китайском ресторане и, хочется надеяться, всё-таки полил цветы.

Ужин Соня обильно сдобрила спиртным. На неё начали наваливаться невероятная усталость и тоска. Даже присутствие Джоша не радовало. Огромный город давил на живое воображение. Подумать только – за окнами этой уютной гостиной – население плотностью более восьми тысяч человек на квадратный километр. Соня начала испытывать душевную клаустрофобию. Захотелось родного, спокойного, бескрайне-деревенского. После очередного стакана нахлынули сантименты и безумная любовь, благодарность, нежность и… жалость к Наташе.

Соня взгромоздилась с ногами на диван и, по-детски кривляясь, но от всей души, продекламировала ей стишок, невесть откуда всплывший в её хмельной памяти. После чего рухнула «где стояла», и последний всплеск нетрезвого сознания зафиксировал озвученную картинку – рыдающая Наташа укрывает её пледом и нежно шепчет: «Охуительно… охуительно…»

Спала Соня беспокойно.

Ей снились бизоны, расписывающие Линкольн-центр в манере соцреализма. Конфуций, сигающий с крыши Эмпайр-Стейт-Билдинг, потому что его «за графу не пустили пятую» преподавать философию в Гарвардском университете. Москва, стоящая на Гудзоне. Бородинская битва на Аппалачском плато. И один высокий, красивый татаро-монгольский индеец с бирюзовыми глазами и великолепной фигурой, в джинсах и гусарском ментике. Он отечески-заботливо качал головой и выговаривал: «Когда же ты научишься пить по-человечески?!»

P.S.

Соня была очень удивлена на следующий день, узрев внутреннее оформление Линкольн-центра, похожее на клуб колхоза-миллионера времён «расцвета застоя».

P.P.S.

«Боже, какой позор!» – думала Соня, сдавая бейджик визитёра на проходной Бостонской телестудии улыбчивому охраннику. Уши её горели, щёки пылали. «Не быть тебе телезвездой! Не парить в верхних строках рейтингов!» – ехидничал внутренний голос. Такого фиаско она не терпела уже очень давно. Последний раз – в ясельной группе детского сада. Гордость не позволила поставить в известность воспитательницу о том, что Соня навалила в штаны. И маленькая Сонечка молилась, молилась… уже не помня кому… наверное, дедушке Ленину, чтобы за ней пришёл папа или старший брат! Но её молитвы не были услышаны – пришла мама. И, разумеется, устроила громогласный скандал из-за «горошины под матрасом». Принцесса была опозорена. Публично.

Однако…

«Срочно купить литровую бутылку водки. Выпить её залпом. Убить Марка. Убивать изощрённо – он должен мучиться. Утопиться в океане… Предварительно сделав харакири «розочкой».