Татьяна Веденская - Плохие девочки

– Что то же самое? – злилась Авенга, глядя на Сухих. – Что бы она сделала? Переспала бы с мужем подруги, с которой изменил ее муж? Что ты именно сделала, что она должна повторить?

– Бред какой-то получается, – согласились все. В результате (весьма логично и последовательно), когда миновала полночь, а наши тыквы и крысы как были, так и остались «при своих», мы решили ничего не предпринимать. До поступления соответствующих указаний.

Только не спрашивайте, от кого. От черта лысого, вероятнее всего.

Было решено созвать дополнительное совещание, а пока собирать информацию. Бася внесла здравую мысль, что, возможно, Марлене просто нужно немного времени, чтобы все переварить.

– Потому что это же Марлена! – многозначительно изрекла она. – Вы же вдумайтесь, какая у нее жизнь. Она же, как одуванчик в оранжерее. Конечно, у нее шок. Конечно, она не верит нам. Может быть, она вообще от этого не оправится.

– Одуванчик, между прочим, – это сорняк, – влезла я. – А Марлена не сорняк.

– Я не это имела в виду, – оскорбилась Бася.

Еще некоторое время мы обсуждали, какой Марлена цветок. И какие… м-м-м… все мы представители флоры. Бася была однозначно отнесена к вьюнам, несмотря на ее протесты. Аньке Сухих был присвоен статус «какого-нибудь дерева».

– Почему это дерева? – опешила она. – И какого именно? Знаете ли, дуб – тоже дерево, а я не дуб.

– Ну и не крыжовник, – фыркала Бася.

– Крыжовник – куст, – снова внесла свои коррективы я.

В результате бессмысленного в своем идиотизме исследования (изрядно подогретого «Клюковкой») я была провозглашена подорожником. Потому что все меня постоянно прикладывают к ранам, и они затягиваются. А Авенга сама сказала, что она – папоротник, который цветет только раз в тысячу лет. И по которому можно предсказывать будущее.

– А кто увидит меня в цвету, тот может загадать любое желание. А еще около меня русалки пляшут на Ивана Купала.

– Круто! – согласились все.

– А кто же все-таки Марлена? – спросила Сухих, когда все успели как-то расслабиться, а Бася – даже и прикорнуть у меня на софе. Мы замолчали. Мысли о Марлене были огорчительными.

– Девочки, а вдруг она действительно больше никогда не позвонит. Завтра пойдет и сменит свой номер телефона. И сделает вид, что нас никогда не существовало? Может, пойти и набить ее Ольховскому морду? – предложила Авенга.

Бася каким-то сказочным образом очнулась ото сна и весьма резонно сказала:

– С другой стороны, это же ее дело. Ее муж, между прочим. И разве это не логично? Пойдет Марлена, купит себе еще одну шубу, раз уж у нее они утонули в подвале. Или даже сразу все пять шуб, чтобы отомстить мужу. А потом сотрет наши номера из записной книжки, напьется, сделает в доме генеральную уборку и забудет про все на свете.

– Хороший план, – грустно кивнула я. И Бася уснула. Анька уехала почти сразу после этого, а за Авенгой приехал ее странный муж. Он приехал на такси, вышел и стоял у подъезда, задумчиво глядя на мои окна. На нем не было шапки, он все время курил, но ни словом не упрекнул Авенгу, что она дернула его посреди ночи, что заставила дочку заснуть в чужой постели. Что была пьяная. Просто увез ее домой. Неужели он сидел в тюрьме? Я ведь, по сути, никогда с ним толком и не разговаривала. Даже не помню, какого у него цвета глаза. Вот у Тимки – помню. Карие, насмешливые. Родинка на щеке. А про Авенгу я почти ничего и не знаю. Так вот мы и живем, дружим, разговариваем, пьем остатки «Клюковки», а сами – почти иностранцы, почти инопланетяне. Все с разных планет. Кто с Марса, кто с Венеры. А кто и с ледяных, летящих в никуда комет – странных и одиноких.

После этого все затихло. Все ждали ядерного взрыва, чьих-то криков, обвинений, упреков. Но никто так и не превратился в соляной столп. Жизнь побрела дальше хромой старухой. Но под лохмотьями определенно просматривалось яркое крепдешиновое платье в цветочек. Начиналась весна.

Знаете, чем отличается зимний месяц от весеннего? Особенно если на первый взгляд они совершенно похожи? Весна начинается еще до того, как начнет светить солнце и распустятся почки на деревьях. Около моего подъезда, среди черно-белого пейзажа, от которого уже сводило челюсть, вдруг начала петь какая-то птица.

Она сидела на дереве и чирикала, и буквально открывала весну. Вскоре весь снег, лежавший невообразимыми огромными кучами во всех углах, начал плавиться и растекаться ручьями. Было красиво и мокро, и солнце отражалось в бензиновых лужах, сверкая маленькими радугами.

В начале апреля Сашка Карасик заняла у меня двадцать тысяч – нам в поликлинике к Восьмому марта неожиданно нарисовали премию, и я обдумывала свои шансы получить эти деньги обратно. Оценивала шансы как низкие. С ней так всегда – забывает отдать. Такой уж человек. Зато мы с ней снова начали ходить на фитнес – лежали в сауне и болтали. Иногда встречали в коридорах Аньку. Мы улыбались друг другу и спрашивали, как дела. Анька даже и виду не подала, что осуждает Карасиков неблаговидный поступок, за что я лично была ей очень благодарна.

Тут ведь вот какое дело. Если уж начинать друг другу припоминать, кто что сделал, кто с кем жил и кто кому изменил – так ведь вообще без подруг останешься. Все же кругом такие – неидеальные. Как яблоки, выросшие в обычном саду, мы все имели мятые «бочка» и свои «червоточинки». Сашка спала с Ольховским, а Анна – со Стасом. Я ни с кем не спала, но тоже почему-то чувствовала себя виноватой. Почувствовала бы, но ни Сашка, ни Анька не стали делать большой проблемы из этого круговорота мужчин в природе. Однажды я даже стала свидетельницей такого вот диалога:

Карасик:Ну и как, вы все еще живете вместе?

Сухих:Не-а. Я его выгнала еще две недели назад. В середине марта.

Карасик:А я не знала.

Сухих:Так он к тебе не вернулся?

Карасик:Нет. Но даже если бы он просился, я решила, что не стоит. Знаешь, как-то без него лучше. Оказалось, я его совсем не люблю.

Сухих:Есть в нем что-то…

И обе они хором:нехорошее. Нехороший мужик. Как-то это чувствуется. Нет, с такими лучше не жить.

Такому странному и удивительно единому взгляду на вещи можно было только поражаться. Они обе говорили о нем, как о каком-то далеком незнакомце. Или даже как о чем-то грязном, о каком-то таракане, от которого удалось избавиться. Я помнила Стаса, он был грубым и, кажется, не очень добрым. Но в целом таким, как все. Для меня в нем не было ничего такого, совсем уж плохого или, как они говорили, нехорошего.

Видимо, чтобы понять некоторых мужчин, с ними необходимо переспать. Или поверить на слово подругам. Тем, кто это уже сделал.

Анька сказала, что и эти-то две недели терпела Стаса только потому, что была сильно занята – это раз. Не хотелось мараться – это два. И еще, надеялась как-то выяснить хоть что-то о его планах – это три.