Мария Ануфриева - Медведь

На улице подмораживало, я притопывала ногами и дышала на руки, чтобы согреться, в сумке на плече булькала святая вода в пластиковой бутылке. Посланец благой вести. Все это могло бы быть даже смешным, если бы не было проведенных в этих стенах дней, белого коридора, окна с низким выступом и железных стульев. Обручального кольца с засохшей кровью, его пухлой непослушной прохладной руки в ссадинах и отсутствия положительной динамики.

Окна реанимации, выходящие на улицу, были ярко и умиротворяюще освещены. Я представляла, как там внутри тепло и тихо. Только пахнет чем-то очень кислым.

Ни в одном другом отделении больницы не пахнет так, как в хирургической реанимации. Может, это запах смерти? Или потерявших цвет простыней? Интересно, чувствуют ли этот запах работники отделения? Наверное, нет, потому что стоит только покинуть пределы реанимации, как он тут же исчезает, словно на пороге проведена черта, за пределы которой он, в нарушение самой природы запахов, проникнуть не может.

Даже врачи, выходя за невидимую черту к родственникам, не приносят на своей одежде этот запах. Он пропадает, лишь сделаешь шаг от порога. Но стоит опять войти внутрь – и тут же окружает эта невыносимая кислота.

Не знаю, так ли пахнет смерть, но точно знаю, что так пахнет тревога.

Стоя перед приемным покоем и топая ногами, чтобы согреться, – ну где же «Скорая»? – я отвлекала себя разными мыслями, но все они вновь возвращались к больнице, смотревшей на меня десятками освещенных окон, но не пускавшей внутрь. Со стороны она похожа на прямоугольную шоколадную плитку с дольками-окнами. Горький шоколад.

Среди моих знакомых-медиков были врачи, работавшие в других больницах, таких же, как эта – многопрофильных. Сколько раз я слушала истории о том, в какие нелепые ситуации попадают подчас пациенты и как иногда себя ведут безумцы-родственники.

Еще совсем недавно такие истории меня веселили: надо же, чего только в жизни не бывает. Мне и в голову не приходило, что скоро я окажусь в стане обезумевших родственников и буду стоять ночью у дверей приемного покоя со святой водой за пазухой, приплясывая от холода и боясь быть выгнанной больничной охраной.

Карета «Скорой помощи» задерживалась. Видимо, в череде несчастных случаев случился перерыв. Охрана курила, почему-то не мерзла и не уходила с улицы. Кругом не было никого, кто мог бы отвлечь их внимание, и было очень вероятно, что если я пойду к дверям, они с полным правом поинтересуются, какого лешего я тут делаю ночью, если и так примелькалась днем.

Я поджидала «Скорую» и рассчитывала, что быстренько пройду внутрь вместе с приехавшей бригадой и больным под видом сопровождающего родственника.

Тут я заметила подходившую к дверям женщину. В столь поздний час это могла быть только работница больницы, родственников ведь не пускают. Я спросила ее, как можно пройти мимо охраны. Она ответила, что двери они закрывают, потому что очень поздно, и пошла дальше. Но вдруг остановилась и спросила:

– А что вам надо?

Я объяснила ей, что в реанимации у меня муж и мне надо просто тихонько сидеть в коридоре больницы, никому не мешая, чтобы быть ближе, и, если удастся и если пустят, покрестить.

– Езжайте завтра к мощам святой Матроны Московской, их как раз привезли к нам в город. А сейчас идите за мной.

– Як Ксенюшке хожу, она тоже помогает, – поделилась я.

Проходя мимо охраны, я на всякий случай отвернулась. Внутри женщина отдала мне свои бахилы, и я на цыпочках, стараясь не нарушать ночную тишину стуком каблуков, помчалась по знакомому коридору второго этажа в обход всей спящей больницы.

«Когда все закончится, никогда не вернусь сюда», – мысленно говорила я себе на бегу, пересекая длинный коридор возле ожоговой реанимации.

Ночью больница живет своей жизнью, отличной от дневной. Свет в коридорах приглушен, врачи проходят мимо реже, а смеются громче и веселее, иногда провозят на каталках больных, поступивших с разными травмами или после операций, а иногда уже отболевших свое и накрытых белой простыней.

Всегда, когда я сидела под дверью реанимации – днем, вечером или ночью, – больше всего боялась звука этих каталок. На любой из них мог оказаться Медведь.

Больничная простыня короткая, ее натягивают на голову, а голые ступни торчат наружу. У Медведя широкие ступни и некрасивые ногти на ногах, ноготь большого пальца отморозил в детстве на футболе, и он до сих пор бугристый. Все у него в жизни было связано с футболом, а у меня – с ним. Благодаря этому отмороженному ногтю его ноги теперь легко узнать. Разглядывая их раньше, я шутила: «Лапы огра!», сравнивая со сказочным голливудским великаном.

Теперь, когда мимо дребезжали каталки, накрытые белыми простынями, я всегда смотрела на ноги. Огр или нет? Пока огров не провозили.

Однажды я все же ошиблась, только с живым человеком. Ему повезло больше других, и простыня закрывала не лицо, а ноги.

Из раскрытых дверей реанимации медсестра вывезла каталку, на ней лежал молодой человек, издалека похожий на Медведя. Мне показалось, что это и правда Медведь.

Я вскочила, закричала: «Это его везут!» – и побежала за каталкой, которую повезли направо по длинному коридору.

От большой толпы родственников пациентов, ожидающих выхода врача, отделился мужчина и уверенной, неторопливой походкой направился за громыхающей, удаляющейся каталкой. Я поняла, что, видимо, ошиблась.

– Это ваш больной?

– Ну да, – удивленно ответил он.

– Вы уверены, что ваш? – переспросила я и, услышав утвердительный ответ, отстала от них.

Другого человека, который сумел зацепиться за жизнь, переводили из реанимации на одно из отделений.

Вот и той ночью, изредка нарушая тишину, гремели каталки – во внутренних коридорах реанимации.

С Отличником я не встретилась, потому что он долго был на операции, и обманывать его, равно как и упрашивать, мне не пришлось. Я сидела и ждала, ждала, ждала. На этот раз сидела на железных стульях: ночью людей возле реанимации нет, и лицо можно не прятать.

Неожиданно в тишине больничного коридора раздался совершенно непочтительный и не соответствующий месту топот. Вслед за звуком материализовался его источник – молодой высокий милиционер с кобурой на поясе. Словно жеребец, сорвавшийся с привязи и несущийся, не разбирая дороги, вбежал он в заветный коридор реанимации, даже не притормозив перед надписью «Посторонним вход запрещен».

Тут же на него вылетел не менее молодой и не менее высокий красавец-врач, выпихал за дверь и стал отчитывать:

– Вы что себе позволяете? Тут реанимация, у меня нейрохирургические больные, а вы в уличных ботинках и верхней одежде! Что вам тут надо?

– У меня тут пост! – выпятил грудь милиционер и для убедительности погладил болтающуюся на бедре кобуру.