Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 14–26

И вдруг Валя снова завыла.

– О господи! – подскочил анестезиолог. – Давайте её срочно прооперируем!

– Аркаша! – укоризненно покосилась на него Мальцева. – Нет показаний.

– А мы напишем в соответствующей графе: «Вой стаи кошек, застрявших в жестяной трубе, сводил с ума жителей всех окрестных домов».

– Прекрати! Не смешно!

– Самому не смешно. Страшно!

Но, надо отметить, Валя выла всё-таки тише, чем прежде. И как только миновала схватка, стала медленно показывать что-то на пальцах с таким уморительно-виноватым лицом, что все невольно заулыбались.

– А я думала, что глухонемые во время родов вообще молчат, – вдруг высказалась Светлана Борисовна.

– Боже мой! – страдальчески заломил руки Святогорский. – Чему вас там нынче в медицинских институтах учат?

– В академиях! – съязвила первая акушерка смены. – В академиях их нынче учат.

– Глухонемота, дражайшая девочка Светочка, является, как правило, результатом врождённого недоразвития органов слуха. И отсутствие речи обусловлено вовсе не отсутствием речевого аппарата. У Вали есть и связки и язык, прошу заметить. Вы осматривали при поступлении язык? Розовый, без налёта? Есть соответствующая запись в истории родов? – строго вперился Аркадий Петрович в Маковенко. – То-то же! Так вот, дорогая моя, глухонемота – она сначала глухота и только лишь потом – немота! Это же элементарные вещи, зайчик Светочка! Развитие речи в норме происходит на основе именно слухового восприятия речи окружающих и, как следствие, подражания ей. Если же ребёнок рождается глухим или теряет слух в возрасте до одного года, то он лишается возможности овладеть речью без специальных приёмов обучения. Видимо, в том селе, откуда к нам прибыла наша прелестная Валя, – Святогорский повернулся к роженице, увлечённо складывающей пальцы Александра Вячеславовича во всякие разные фигуры, и что-то ей показал руками. Она закрутила ответные фортеля и несколько минут они «переговаривались». – Я ж говорил, что быстро вспомню!.. Да, так вот, – Аркадий Петрович снова повернулся к своим собеседникам. – Видимо, в том селе, откуда к нам прибыла наша прелестная глухонемая Валя, специальными приёмами обучения не заморачивались. Впрочем, я выяснил, что она училась в интернате для глухонемых целых семь лет. Но знаю я отлично эти интернаты. Там и раньше-то говорить вслух учили только за деньги. Да и то далеко не во всех. А уж теперь… В общем, удивительно, драгоценная наша Светлана Борисовна, как вы, живя на белом свете вот уже без малого тридцать лет…

– Мне всего лишь двадцать пять! Как Александру Вячеславовичу! – обиженно выкрикнула Маковенко.

– Вот я и говорю – без малого тридцать лет живя на свете, закончив медицинскую не что-то там, а целую акадэмию, вы, Светлана, ни разу не столкнулись с глухонемыми людьми.

– Слушай, Аркаша, ты что, язык глухонемых знаешь? – несколько запоздало удивилась Татьяна Георгиевна.

– Немного. Совсем немного. Моя матушка трудилась педагогом в одном из подобных интернатов в те достославные времена, когда этими детьми занимались не только богатые родители, но и государство. В СССР, понимаешь ли, существовал закон о всеобщем обязательном обучении, который распространялся и на глухонемых. И все глухонемые детки, начиная с ясельного возраста, посещали специальные учреждения, где овладевали речью. В учреждениях «покруче» – в том числе и устной её формой. Хотя, честно говоря, не нравится мне, как говорят глухонемые. Их речь, как правило, лишена модуляций и так свойственной иным типам вроде меня метафоричности и цветистости. Мне больше нравятся глухонемые с их дактилологией. Это потрясающая штука. Это прекрасный танец. Это не каждый сдюжит, доложу я вам.

– Что, этой… дактилологии так трудно выучиться? – поинтересовалась первая акушерка.

– Понимаешь, пуся, – снова занежничал Святогорский, – всё, разумеется, зависит в первую очередь от индивидуальных способностей. Причём не только интеллектуальных, но и физических. Тут нужна превосходная координация, очень подробная и быстрая реакция всего тела. Подчёркиваю – всего! Кстати, обратите внимание, у нашего замечательного интерна весьма неплохо получается. Он нашей милой Вале ещё и поясницу гладить умудряется. И заметьте, дамы и… дамы, наша милая Валя уже не орёт дурной недоеной коровой. Постанывает, но так увлечена возможностью побыть рядом с прекрасным принцем, да ещё и чему-то его поучить… Есть такие женщины, очень любящие мужчин чему-то учить. А есть женщины, напротив, любящие, чтобы мужчина доставался им со всеми необходимыми умениями. – Он кинул мимолётный, но весьма красноречивый взгляд на Мальцеву. – Впрочем, я отвлёкся. Так вот, кроме всего мною перечисленного, нужна богатейшая мимика. Мало того, при разговоре с глухонемым тело должно работать одновременно с мозгами. Для глухонемых – это норма. А для нас… – Святогорский махнул рукой, – сами знаете. У кого-то котелок слишком долго варит, пока поезд уходит. А у кого-то сперва тело творит чепуху и только потом мозги догоняют… Ещё у глухонемых пластика почти у всех практически театральная. Контур и линия движения-выражения должны быть «поставлены». В общем, по книжкам научиться не получится. Всё это нужно видеть во плоти, в динамике. Повторять за ними, чтобы исправляли неверное движение или комбинацию. Неверное и, значит, непонятное для них. У Сашки, кстати, реально неплохо получается. Талантливый пацан. Талантливый человек талантлив во всём. Да, Татьяна Георгиевна? – Аркадий Петрович весело посмотрел на заведующую.

– О чём вы, друг мой? Не понимаю… А, постойте! Дошло! Вы уже перекурили с Маргаритой Андреевной, да? Она с сегодняшнего утра со мной в контрах. До первого неконтрактного блатняка, разумеется. Ну и по-дружески… Да, Аркадий Петрович, вы совершенно правы. Талантливый человек талантлив во всём. Хотя это, кажется, гораздо раньше вас заметили.

– Да, так вот, по теме! И не сбрасываем со счетов иную, так сказать, структуру речи и форму диалога у глухонемых, – безмятежно продолжил стервец Святогорский. – Это совсем другая речь! Не в смысле – язык, а в смысле: способ общения. Если вы плотно собрались общаться с глухонемыми, придётся перестраивать манеру мыслить. Да-да, друзья мои. Для нас, слышаще-говорящих, мучительно менять стилизацию речи и говорить почти односложно. Мы злоупотребляем этой самой стилизацией речи, частенько бессодержательными, но выразительными эпитетами и сложноподчинёнными оборотиками, как будто каждый, вслух свистящий, есть не меньше чем Бунин Иван Алексеевич. Глухонемые урезают форму ради предельной ясности содержания. Никогда глухонемой не сказал бы мне, как наша разлюбезная Татьяна Георгиевна: «О чём вы, друг мой? Не понимаю… А, постойте! Дошло!» – и так далее… Будь Татьяна Георгиевна глуха и нема, она сказала бы… – Аркадий Петрович быстро изобразил что-то руками.