Татьяна Соломатина - Роддом. Сериал. Кадры 14–26

– Вы сейчас очень красивая, Татьяна Георгиевна, – прервал её интерн.

– А что, обычно, Александр Вячеславович, я не очень красивая?

– Вы всегда очень красивая, – он улыбнулся. – Но когда вы говорите о том, кого действительно любите и уважаете, когда у вас хорошее настроение, когда вы всем довольны, когда вы чуть выпили – вы не просто очень красивая. Вы – потрясающе красивая. Вы светитесь.

– Примерно так, Саша, мне когда-то давно говорил мой покойный муж. Его звали Матвей. Много лет назад он погиб в автокатастрофе… Зачем я говорю всё это какому-то интерну? – Мальцева вздохнула и снова уселась на ступеньку. – Ну, выкурим ещё по одной и пора возвращаться в родильный дом. Чтобы не застудить себе всякие важные органы. Вы не обижайтесь на «какого-то», пожалуйста.

– Я не обижаюсь! – ответил он ей совершенно спокойно и протянул прикуренную сигарету. – Я обязательно пойду послушать лекцию Святогорского о буте. Сейчас мои знания о нём, признаться честно, ограничиваются тем, что этот препарат – гипнотик метаболического действия, что он самый мощный из известных стимуляторов гипофиза и даже однократный его приём сопровождается подъёмом на несколько часов уровня соматотропного гормона в десять-пятнадцать раз. И что он анаболик не только опосредованного, но и прямого действия. Культуристы и тяжелоатлеты уже давно используют ГОМК в качестве биоактивной пищевой добавки для увеличения уровня этого самого соматотропного гормона. Оксибутират натрия увеличивает физическую выносливость и аппетит, что также полезно для будущих монстров. Я знаю множество парней, использовавших ГОМК в дополнение к стероидным циклам. Но сам я этим никогда не занимался. Я знал, что нужно есть. И что есть «железо». Этого было достаточно, – он улыбнулся.

– Ух ты! – искренне восхитилась Татьяна Георгиевна. – Я в интернатуре понятия не имела о ГОМК ровным счётом ничего. Да и сейчас я, в принципе, ограничиваюсь знанием необходимым и достаточным. Знаю, что он способствует расширению шейки матки, снижает беспокойство, увеличивает силу и частоту сокращений матки, увеличивает чувствительность миометрия к окситоцину. Он не угнетает дыхание у новорождённых и даже оказывает антигипоксический эффект, особенно при обвитии пуповиной… Ладно, идёмте, Саша. И спасибо вам.

Слава богу, что он не спросил чего-нибудь дурацкого: «За что же спасибо?!» – а просто молча поднялся, подал ей руку, подобрал синий байковый халат «для выхода» и открыл перед ней двери.

– Как Егорова, Вера?

– Спит, как дитя! И даже слюни пускает. Она, Тань, собственно, и есть дитя – ей всего двадцать три года, представляешь? Боже-боже, какой только гадостью люди себя не травят.

– Ладно, Вера Антоновна, давай Елену Александровну на кресло…

Молодая учительница и героиновая наркоманка родили в одно и то же время.

Елена Александровна родила доношенную здоровую розовую девочку, весом 3600, длиной 52 сантиметра, с оценкой по шкале Апгар в 8—10 баллов. Она, в точном соответствии с предсказаниями Святогорского, спустя ровно пять часов после распития шампанского сдалась на эпидуральную анестезию. И даже в потужном периоде вела себя интеллигентно. Дочери Асечке учительница Елена Александровна обрадовалась неимоверно.

Оксана Егорова родила недоношенного гипотрофичного синего мальчика, весом 1900, длиной 45 см, с оценкой по шкале Апгар 7–7 баллов. Измучить никого более не успела, потому что проснулась ровно за час до потужного периода. Как она себя вела – лучше не уточнять, помятуя о данной сменой клятве. Посмотрев на безымянного сына, героиновая наркоманка Ксюха горько заплакала.

Святогорский ушёл домой с ночного дежурства не сразу после пятиминутки. А только после того, как курируемые им в качестве анестезиолога дамы разродились. И вовсе не потому, что ему что-то «светило» от хорошенькой молоденькой учительницы, поступившей по направлению ЖК или же от вконец опустившейся потребительницы инъекционных наркотиков. А потому что с такими людьми, как Аркадий Петрович, не надо света.

Хотя когда они, наконец, добираются до кровати – им все становится совершенно пофиг. Хоть операционную лампу врубайте.

– Семён Ильич, можно?

Татьяна Георгиевна застыла на пороге кабинета начмеда. Война войной, а работа – по расписанию.

– Входите! – нейтральным тоном позволил заместитель главного врача по акушерству и гинекологии крупной многопрофильной больницы Семён Ильич Панин. – Присаживайтесь, Татьяна Георгиевна. Что у вас?

Мальцева села на один из «посетительских» стульев, приставленных к громадному столу Панина.

– На пятиминутке я уже доложила, что Валерий Иванович Линьков ушёл с дежурства. Вот обещанные рапорты. Мой, как заведующей отделением. И первой акушерки дежурной смены. Что делать с Линьковым, решать, конечно же, вам, но я бы очень вас просила, Семён Ильич, избавить моё отделение от подобного дежуранта. Это далеко не первый случай. Не говоря уже о том, что Валерию Ивановичу давным-давно пора на заслуженную пенсию.

– Хорошо, я приму ваши докладные к сведению, – холодно ответил Панин, придвигая к себе бумажки.

– Приму к сведению?! – Татьяна Георгиевна вскочила. – И это всё? Сёма, уволь его к чёртовой матери! Отправь на пенсию! Купим ему стиральную машину в подарок. Может, хоть на закате дней узнает, что есть такое понятие – «стирка»! Его за сантехника принимают, когда он в своём грязном халате поверх засаленного свитера и задрипанных брюк по коридору идёт или, упаси боже, в палаты заходит! Не хочешь на пенсию отправлять – выкинь в женскую консультацию. Там от него вреда будет меньше! Ты чего так разорялся на пятиминутке? Чтобы мне сейчас свысока кинуть: «Я приму ваши докладные к сведению»?! У меня не отделение, а какой-то коллектор для юных безруких высокомерных выскочек вроде Маковенко, зарвавшихся «мясников» типа Наезжина и немытых пенсионеров! Я ведь даже не прошу тебя дать коленом под зад этим двум престарелым особям женского пола с ожирением головного мозга, что целыми днями пьют чай у меня на втором этаже, делая вид, что они врачи. Старшие ординаторы, блин! Целых два старших ординатора, ха-ха! Ну да, как же ты можешь обидеть пожилых бабцов, которым уже самое место рядом с правнуками, а не в отделении обсервации. Они же – старшие ординаторы, бляха-муха, а не две старые маразматички! Ни хера вообще не делают, а как им что-то скажешь – так срочно отрывают свои необъятные зады от стульев и топают к тебе в кабинет, плакаться. Я не прошу тебя срочно выкинуть этих никчёмных бегемотов. Я даже не выбиваю из тебя стулья, потому что пусть сидят на поломанных, чушки чугунные! Я пока всего лишь прошу тебя избавить меня от Линькова. Ты в курсе, что к своим достаточно редким нынче пациенткам он заходит с оттопыренным карманом? И в этом оттопыренном кармане грязного халата у него торчит дежурная пачка долларов. Он, дрянь, даже фокус отработал: наклоняется к животу беременной со стетоскопом, типа послушать сердцебиение плода, и в этот самый момент эта дежурная пачка вываливается веером девчонке на кровать. «Ах, извините, милочка! – говорит Линьков, медленно собирая рассыпанные стодолларовые купюры. – Вчера роды принимал, перед вами зашёл проведать, а она вот… Три тысячи». У него даже кличка – Валера Три Тысячи. Это уже вообще за гранью! Избавь меня от него! Потому что сил у меня уже нет никаких!