Владислав Князев - Русская комедия (сборник)

Рабочий день был в разгаре, а я – в ударе. Одной рукой крепко сжимал тонкую талию рюмки, другой, почти так же крепко, – талию своей помощницы, почти такую же тонкую. Намерения у меня были самые серьезные.

Надеюсь, вы поняли меня правильно. Я намеревался издать что-нибудь необычное. Коньяк и талия сотрудницы были у меня для вдохновения. Но если откровенно – вдохновение не приходило. Оно и понятно. Ведь для современного читателя даже перевод Полного собрания сочинений А. С. Пушкина, включая письма к любимым женщинам, на сплошной нецензурный язык – уже не сенсация.

И в этот ответственный творческий момент дверь кабинета вдруг распахнулась, и на пороге появился нежданный-негаданный посетитель глубоко провинциального вида. Он по-прокурорски простер в мою сторону длань:

– Вот вы тут в столице живете только ради своего удовольствия, а на календаре, между прочим, – две тысячи первый год. Начало третьего тысячелетия! Внуки и правнуки попросят вас рассказать что-нибудь удивительное об этом знаменательном времени и о себе, а вам рассказать абсолютно нечего.

От неожиданности я так растерялся, что выпустил на свободу не только талию помощницы, но даже и рюмку. И вместо того, чтобы по-московски рявкнуть: «Пошел вон!» – тихо и вежливо спросил, имея в виду громкое заявление посетителя:

– Ну и как тут быть… или не быть?

– Ясное дело, – не задумываясь, ответил тот. – Надо прославить родную эпоху удивительными, легендарными делами и подвигами.

– Вы думаете, это возможно в наше время?

– Учитесь! – коротко возразил провинциал и положил на стол груду какой-то макулатуры, очевидно, рукопись. – Удивительные легенды и былины, а равно еще более удивительные были про то, как мы с нашим предводителем Лукой Самарычем взяли да и превзошли аж самого Геракла.

Такого бреда я не слышал даже на модных литературных сборищах. Поэтому не бросил сразу эту макулатуру куда подальше, а тихо и вежливо попросил:

– Представьтесь, пожалуйста.

– Никанор Лещев-Водолеев, – с герцогской важностью объявил провинциал. – Очевидец, участник и летописец судьбоносных событий, имевших место в городе Колдыбан, что на великой реке Волге, в отрогах седых Жигулей.

– О! – отделался я междометием. – С вашего позволения хотел бы на всякий случай уточнить, какой Геракл имеется в виду?

– Тот самый. Сын Зевса. Стало быть, Геракл Зевсович. Герой всех времен и всех народов.

– Извините, а кто такой Лука Самарыч? Где я мог видеть его?

– Да если бы и увидели, то, наверняка, проглядели бы, – усмехнулся Лещев-Водолеев. – Какой с вас, москвича, спрос, если даже сам Геракл поначалу опростоволосился и не признал в нашем Луке Самарыче своего собрата-героя.

Он ткнул пальцем в рукопись. Я прочел:

«Увидев впервые Луку Самарыча с Самарской Луки, Геракл вскричал:

– Да как смеешь ты, задрипанный мужичишка из ка-ко го-то занюханного городишка с удивительно кондовым названием… как смеешь ты равняться со мной!

Могучего эллина, наверное, смутили малые габариты волжанина-колдыбанца. Ростом наш земляк не очень. До вершин Жигулевских гор не дотянется. Метр шестьдесят пять, не выше. Да и то вместе с каблуком. Но зато живот, живот-то у Луки Самарыча каков! Ничуть не меньше знаменитого Молодецкого кургана. А надо заметить, что вся сила истинного колдыбанца – не в бицепсах и трицепсах. Вся сила – именно в животе, ибо Лука Самарыч – герой нового типа. Но Гераклу этого пока не понять, потому что он абсолютно старомоден.

– Ты подивись на меня, а потом ткнись в зеркало, чучело! – орет Геракл и сучит кулачищами прямо перед носом соперника. А кулачищи – во! Каждый – с валун, под которым волжские атаманы свои клады прятали. Заденет нечаянно – и нет носа. Да и головы – тоже.

Но Лука Самарыч и бровью не повел. Хотя бровь у него лохматая, как ветка жигулевской елки, и подобно ей трепетно дрожит при легком волжском бризе. Однако перед грозным эллином не стала трепетать. Как будто не гроза тут бушует, а комар пищит.

– Я вас очень уважаю, Геракл Зевсович, – тактично и сдержанно ответствовал Лука Самарыч, – но плохой вы аналитик, и слушать вас невозможно скучно. Рассуждаете вы совсем по-столичному.

– Это как? – растерялся полубог.

– То есть очень прямолинейно, мелко и как-то не совсем художественно.

– Ты хочешь сказать, у вас в столице живут одни балбесы и болваны? – предположил великий эллин.

– Скорее, наоборот: слишком умники, – возразил Лука Самарыч. – Но умничать надо к месту, а главное – на нужном месте. Попробую пояснить образно. Не знаю, как в ваше время, а сейчас все столицы стоят на мелком месте. Наша, например, первопрестольная – на Москве-реке, которая и воробью-то по колено. Да еще и течет прямо, как по линейке. Вот так же столица и мыслит.

– А теперь взгляните, пожалуйста, на нашу родную матушку Волгу. Широка, глубока. А в районе Самарской Луки еще вон и изгиб какой неожиданный делает! Будто в пляс пошла и коронное коленце выкидывает. Озорное и вместе с тем чрезвычайно изящное.

– Такова и наша колдыбанская мысль: гораздо шире столичной, гораздо глубже, а главное – с неожиданным поворотом, с изящным изгибом. Так загнем, что и сами не знаем, где выплывем.

– Ну загни, загни, – не найдя аргумента в пользу своего столичного образа мышления, огрызнулся великий сын Зевса.

Брови Луки Самарыча слегка приподнялись и стали совсем подобны жигулевским елкам, только поколючее.

– Конечно, Геракл Зевсович, вы, как принято у нас говорить, – геркулес. Однако если мыслить по-колдыбански, то мне, пожалуй, и в подметки не годитесь. Хотя по московским понятиям вы – подметка люкс. Потому как заграничная.

– О боги Олимпа! – взревел, словно мотор «Жигулей», гневный Геракл. – Вы слышали, как оскорбил вашего любимца этот самарский колхозан, этот колдыбанский жлоб, эта волжская селедка! Я убью его, и, с вашего позволения, сделаю это с особой жестокостью.

– К барьеру, волжская килька! Сражаться! И не на толстый на живот, а на лютую на смерть!

– Всегда пожалуйста, – спокойно отвечал Лука Самарыч. – Вот только подтяну штаны, и начнем.

– Как будем биться? – сгорая от желания расправиться с наглым колдыбанцем, спросил Геракл. – Предлагаю стреляться из лука. Или драться на палицах. А можно сразу приступить к кулачному бою.

Древний афинянин или современный москвич от страха бухнулись бы в обморок. Но Лука Самарыч даже не глянул, куда соломы постелить, чтобы не ушибиться при падении.