Сергей Таск - Женские праздники (сборник)

А вот вольный майский жук, которого Макс нашел мертвым на подоконнике, до последнего вздоха бился головой о стекло. Или осы, проклятие дачного сезона, с какой дотошностью, с каким самоотвержением влезали они в салаты, движимые желанием понять мир высших существ, и издыхали среди грязных тарелок и опрокинутых чашек, раздавленные двуногими божествами! В пять лет Макса чрезвычайно занимали мухи. Он ходил за ними по пятам, отслеживая безумную траекторию, вроде бы лишенную смысла. В стремлении ее постичь он наловчился сбивать полотенцем этих жемчужно-стальных жужжастиков. Оторвав крылья, Макс ставил зудящего монстра на середину столешницы. Разогнавшись на клетчатой бетонке, камикадзе, бздын, шлепался оземь, и эта смертельная отвага потрясала детское воображение. Мальчик рос смышленый. В десять лет, раскрыв в папиной библиотеке биографию Амедео Модильяни, он безошибочно угадал сквозную тему книги: Дедо отымеет всех хорошеньких натурщиц, а жизнь отымеет его.

Почему энтомологии Шершеневич предпочел языки и литературу? Свой выбор он объяснял так: «Неподвижный поплавок не означает, что в реке нет рыбы». Если он имел в виду перспективы улова на «ярмарке невест», как называли наш филфак, то с выбором места для рыбалки он не ошибся. На протяжении пяти лет я имел возможность наблюдать его в деле. Этот парень не терял времени даром. Я не раз был свидетелем того, как он знакомится на улице. «Девушка, вы не сделаете мне лечебный массаж? Я живу тут неподалеку». – «За дурочку меня принимаете?» – «Ладно, черт с ним с массажем. Займемся любовью!» И вроде бы неглупая барышня, у которой в сумке мог лежать потрепанный томик «Записок о Галльской войне», уходила с Максом, оставив меня в компании с язвенным колитом. Легче всего было бы приписать его успех нахрапистости (не без этого) или шармёрной внешности (вот уж чего не было). Шансы Макса на взаимность, по любым меркам, равнялись нулю. Представьте себе не выспавшегося глиста с головой Эйнштейна. Видимо, срабатывал элемент неожиданности. Лично мне проще было бы договориться с апостолом Петром, чем с женщиной. Но речь здесь, кажется, не обо мне.

Я вам скажу, чем брал Шершеневич. В науке это называется эмпатия, тотальное перевоплощение. Ему было достаточно побыть с вами две минуты, чтобы увидеть мир вашими глазами. И вот он уже думал, как вы, чувствовал, как вы. Он не угадывал ваши желания – это были его желания, не разделял ваши страхи – это были его страхи. Вы и не заметили, что с вас сняли копию. Так зеленый палочник, освоившись в березовой кроне, прикидывается молодым побегом. С этой минуты ваши с Максом сердца бились в унисон. В ближайший час. Я засекал. А что еще мне было делать, пока я маялся под его окнами с вонючей «Примой» в зубах? Я понимаю, вас интересуют подробности. Извольте. Группа «Сантана», афиша с автографами, 40×60. Разглаженная утюгом журнальная обложка – Мерилин, укрощающая вспорхнувшую юбку. Ятаган, подаренный отцу, если не ошибаюсь, турецким пашой. Мало?

Я не думаю, то есть я уверен, этот пижон слыхом не слыхивал ни о какой эмпатии. Свой дар он принимал как данность! Хотя чему я удивляюсь? Мы же не вырастаем в собственных глазах, принеся домой на подошвах тонну грязи. А в его паутине увязали любознательные мушки. Удивляться надо другому: когда он успевал их высасывать? Вопрос не праздный. Наша первая летняя сессия совпала с мексиканским чемпионатом мира по футболу, два матча в день, как отдать. Ночью покер. Так когда, спрашивается в задаче? В перерыве между таймами? Пока Родригес, чилийский политэмигрант с массивным перстнем на мизинце, тасовал веером карты? Судите сами, а я готов подтвердить под присягой: до повышенной стипендии ему не хватило одной «пятерки».

Впрочем, знаю. Он действовал по наитию, вопреки нормальной логике, а посему никогда не попадал под подозрение. Сидим большой компанией, хорошо сидим, но некой Вале не так хорошо, как остальным. То есть ей уже совсем нехорошо. Шершеневич подхватывает ее на руки и тащит, полувменяемую, в ванную, откуда доносятся характерные звуки. Через десять минут они возвращаются, и видно, что Валюше гораздо лучше, хотя бросается в глаза какая-то отрешенность. Она не принимает участия в разговоре, и загорелый антрекот лежит на тарелке неразрезанный – возможно, потому, что левой рукой девушка придерживает на груди кружевную блузку, на которой не хватает сразу двух пуговиц. Зато Макс в ударе.

– Горюхин-то, слыхали?

– А что такое?

– Ну как же. Останавливает его вахтерша: «Молодой человек, здесь женское общежитие! Вы, собственно, к кому?» – «А вы к кому посоветуете?»

Валюша смущена, но кроме меня и Макса, ради нее рассказавшего этот анекдот, никто ничего не заметил. А Шершеневич как ни в чем не бывало наливает ей водочки, и она машинально выпивает, забыв о недавнем конфузе. Если было о чем забывать.

– Как ты это провернул? – пристал я к нему после вечеринки.

– Ты о чем?

– Ладно тебе. Твоя тайна – моя тайна.

– Я провернул? Ты видел, как она, падая, в меня вцепилась? Я уж думал – всё! Спасибо, до ванной утерпела.

– Погоди. Ей ведь было плохо?

– Плохо было мне. Синяки видишь? Это твоя Валюша.

– Ну ты и жук!

– Да я, старик, не жалуюсь. Ты как-то сказал правильную вещь: они натирают это место сухой горчицей.

– Я пошутил.

– Не знаю, не знаю.

С ним надо было держать ухо востро. Он мог вас поймать даже не на слове, на тайной мысли! Эмпатия, помните? Чего стоит хотя бы эта история с американкой. Джэнет Пруденс, аспирантка, приехала в Союз на стажировку, чтобы лучше вникнуть в тонкости советского права. Все сняли перед ней шляпу – разбираться в том, чего нет в природе! И это при рубенсовском заде и поступи морского пехотинца! Не стану лукавить, увидев ее в студенческой общаге на танцах, я испытал чувство, сравнимое только с первой затяжкой в третьем классе. Перехватив мой взгляд, Шершеневич подмигнул: вперед, гардемарины! Я вяло отмахнулся. Она разрядила бы в меня шестизарядный кольт, прежде чем я успел бы конспективно изложить ей преимущества советского образа жизни. Но кое-кто думал иначе. Через полчаса мы сидели у нее в комнате, и Джэнет простуженным фельдъегерским баском выводила под гитару:

С учетом вероятных «жучков» Макс шпрехал по-английски, я по-английски отмалчивался. «Белая лошадь» стучала горячим копытом в висок. «А правда, что в России занимаются любовью, так же как моются в бане, по субботам?» – зарокотала американка, подтягивая колки. И, не рассчитывая на ответ, рассказала, как ее Симур ходит к ней в ночное (Нью-Йорк – Бостон, чартерный рейс). У них полное равенство: сегодня она его ведет в ресторан, завтра он ее, жена изменила, муж изменил, так и записано в брачном контракте, и никаких обид. Она расставила ноги пошире, то ли помогая гитаре угнездиться поудобнее, то ли иллюстрируя один из пунктов брачного контракта. Макс, разливая виски, проигнорировал мой стакан, но я твердо решил: пересижу!