Виктор Мануйлов - Последняя надежда

– Да и деревни-то, считай, никакой нету, – вставил свое старик, отхлебывая из блюдца. – Была деревня да вся вышла. Кто на погост, кто в город подался. Одни мы с тобой и остались. Вот отрежут нам электричество, и будем жить, как в средние века: ни телевизора тебе, ничего прочего.

– Телевизор-то… он у нас и так на ладан дышит: сколь лет-то ему – о-ё-ёй. Еще Пильщиковы, соседи наши, живы были, когда Егорка его нам привез. Тут и со светом смотреть скоро не во что будет… – вздохнула старуха протяжно. И вдруг встрепенулась: – А ты, Кузя, написал бы письмо… на телевидение-то на это… А? Так, мол, и так, живем одни в диком, можно сказать, лесу, ни колхоза тебе, ни людей. Задайте, мол, какую-никакую загадку… Хоть про те же самые вулканы. Или еще про что. Вдруг отгадаешь. У тебя ж семилетнее образование. В молодости ты грамотеем у нас считался. На тракторе работал, на комбайне. Пусть зададут тебе что-нибудь из нашей, из деревенской жизни. Им-то что? Какая им, к примеру, разница? Им главное – деньги истратить и чтоб смотрели и думали, что и всем так тоже, на дурачка то есть, повезет. Про дурочка ты, конечно, не пиши, а про все остальное можно. На следующей неделе приедет Агафонов со своей лавкой, ты ему письмо-то и передашь. А он уж знает, кому его отдать. Парень-то ушлый.

– Экая ты баба, однако: сморозишь, так сморозишь, – закхекал Кузьма Афанасьевич. – Таких писем им поди тыщи присылают: всем на дармовщинку хочется чего ни чего хапнуть. А тут какой-то старик из какой-то бывшей деревни Задубровье, в которой осталась одна изба, да и у той крыша набекрень.

– Во-от, о чем я и толкую, – гнула свою линию Елизавета Ивановна. – И про крышу тоже пропиши. Письмо-то прочитают по телевизору, Клавдия глянет, на душе кошки заскребут: уехала, родителей бросила – и хоть бы что. Уж три года как носа не кажет. А так совестно станет, глядишь – и приедет.

– Как же, прочитают! – стал уже сердиться Кузьма Афанасьевич на свою старуху. – Это же ж шо-у! Соображаешь? А что есть такое шо-у, если в упор на него посмотреть? Шо-у есть обман народных масс и развлечение, чтоб поменьше думали о всяких безобразиях. А властям надо это, чтобы думали? Не надо. А то додумаются до каких-нибудь революциев. Или еще до чего. Соображать надо.

– А чего тут соображать-то? – не сдавалась Елизавета Ивановна. – Соображай не соображай, а баба с голыми плечами стиральную машину получила? Получила. И чего тебе еще надобно? Чтоб они там совсем до голяка раздевались?

Кузьма Афанасьевич некоторое время смотрел на свою старуху, соображая, серьезно она говорит или так просто, от нечего делать? А в голове уж и мыслишка зашевелилась: а что, мол, а вдруг, мол, и тому подобное. Ну, не телевизор, а так, деньгами или еще чем. На пенсию-то уж и не купишь. Да и ту Агафонов привозит через раз, сам же ее получает по доверенности, высчитывает за свои труды и продукты. А сколько и чего, черт его знает. Потому как не проверишь. И не пожалуешься. Возит – и на том спасибо.

Неделю почти Кузьма Афанасьевич ходил в глубокой задумчивости, борясь с искушением, против которого восставали его здравый ум и опыт долгой и трудной жизни. Но искушение и ворчня старухи в конце концов перевесили, он достал с полки тетрадку и шариковую ручку, долго скреб ею по сухой деревяшке, чтобы исторгнуть из ее тощей внутренности фиолетовую пасту, исторг наконец и задумался, глядя на колеблющийся плоский огонек внутри стеклянной колбы. Потом вывел, сопя от усердия:

«Дорогой товарищ Страстотерпцев Вениамин Иосифович!»

– Ты бы к нему поласковее, – посоветовала Елизавета Ивановна, подсаживаясь сбоку. – Они любят, когда к ним ласково. К примеру, дорогой и любимый – он бы и подобрел.

– Отвяжись, старая! Не мешай! Сам знаю, что писать! Иди и занимайся своим делом, – попытался утвердиться в своей самостоятельности Кузьма Афанасьевич. И продолжил:

– «Я, Кузьма Афанасьевич Дрожкин совместно со своей супругой Елизаветой Ивановной…»

– Дрожкиной, – подсказала Елизавета Ивановна.

– А то он не понимает, что раз ты моя супруга, стало быть, тоже Дрожкина… – И прикрикнул: – Нишкни! Это дело умственное и даже, можно сказать, творческое! – И заскрипел дальше:

– «…Дрожкиной очень любим ваши передачи, на которых вы так…»

– Любознательно, – опять влезла в творческий процесс старуха со своей подсказкой.

– Да что ж ты все лезешь и лезешь со своими подсказками! – возмутился Кузьма Афанасьевич. – У тебя сколько образования? Четыре класса и коридор. А у меня семь классов, у меня по изложениям и диктантам всегда четверки и пятерки были. Я, может, и десятилетку осилил бы, если бы не нужда.

– И-иии, ми-илай! Это когда было-то? При царе Горохе! Уж, поди, и позабыл все, чему учили-то.

– Не позабыл, – буркнул Кузьма Афанасьевич, зная, что ему от своей старухи не отделаться. И зашуршал по бумаге дальше: – «…любознательно и завлекательно просвещаете простой народ на предмет всяких чудес и диковин», – вывел он, поставил точку. И опять задумался.

– А проживаем мы в деревне Задубровье, – подсказала Елизавета Ивановна в нетерпении, заметив, что старик полез за табаком.

– «А проживаем мы в деревне Задубровье, – не стал спорить Кузьма Афанасьевич. – А в деревне осталась всего одна изба, а и та имеет крышу, которая течет от ветхости. Мы уже много лет смотрим вашу передачу, очень ей довольны и все думаем, как бы нам принять в ней активное участие непосредственно в вашей студии. Поэтому были бы рады и счастливы, если бы вы нас пригласили на телевидение, но исключительно в летнюю пору, потому что сейчас не проехать, не пройти, имея в виду полное бездорожье. Мы на многое не рассчитываем и большого ущерба вам не принесем. Нам бы выиграть, к примеру, телевизор, который у нас совсем пришел в негодность. Опять же, электрические провода все время рвутся и не чинятся со стороны властей, и дети наши, как разъехались, так носа не кажут в родной деревне, чтоб им было совестно за это, когда они нас увидят. А что касается отгадок, так мы все больше по сельским вопросам, чтобы вы имели в виду, если вам все равно, что загадывать…»

И еще долго шуршал по бумаге шариковой ручкой Кузьма Афанасьевич, приводя – с подсказок Елизаветы Ивановны – все новые и новые доводы в пользу их участия и выигрыша.

«И никому до нас нету никакого дела, будто мы со старухой уж и померли совсем. Так если б и померли, похоронить-то ведь тоже надобно. По-людски если. Опять же, коза с козлятами останутся, с голоду помрут. И собака, и кошка. А по телевизору передадут, глядишь, и починят, и все прочее».

Затем они порассуждали, чем закончить письмо, и вот что у них получилось:

«За сим остаемся с огромной к вам благодарностью и любовью, дорогой и уважаемый Вениамин Иосифович, а также с последней надеждой, как есть ваши постоянные слушатели и зрители, которых мафия и нынешние властя отлучают от всяких благ цивилизации и лучшей жизни».