Таньчо Иванса - НеСказки о людях, случившихся на моем пути (сборник)

Прощать – значит прощаться. Только так и никак иначе…

День 5

Ночью я сидела на берегу реки. Вдруг на горизонте показался караван небольших лодок. В них стояли невысокие существа в белых одеждах с бледно-зелеными светящимися лицами и полупрозрачными посохами в руках. Перед носами их лодок трепетала лунная дорожка и они бесшумно скользили по ней. Только по ней – никуда не сворачивая.

Они тихо пели мелодию без слов. Их песня завораживала и вызывала грусть, ностальгию по чему-то родному и очень-очень далекому. Она немного смахивала на плач – тихий отчаянный плач ребенка.

Завидев меня на берегу, караван немного свернул со своего пути и направился в мою сторону. Через несколько минут они были рядом со мной, буквально на расстоянии трех метров.

– Кто Вы? – тихо спросила я странников.

– Мы Ночные бродяги в белых одеждах, – ответил один из них.

– Куда Вы направляетесь?

– Мы разносим Песни Ветра по миру.

– Для чего?

– Чтобы их услышали люди.

– Люди их слышат?

– Иногда. Чаще всего ночью.

– А они вас видят?

– Нас могут видеть только такие как ты и такие как мы.

– Такие как я?.. А кто я?

– Ты одна из обитательниц зеркального мира как и мы. Я не знаю точно к какой касте ты принадлежишь, но я четко знаю зачем ты существуешь.

– И зачем?

– Ты – живое зеркало. Ты показываешь людям самих себя.

– Да, это так. Я выяснила это совсем недавно. А вы?

– Мы просто одинокие странники. Мы поем о том, как далеко наш дом; о том, что мы никогда не вернемся туда, откуда мы родом.

Наш путь – замкнутый земной круг – у него нет ни начала, ни конца.

Наши песни – слезы ветров и забытых сновидений.

Наши слезы – капли ушедших дождей и талого снега.

Наши тела – угасающий свет свечей.

Наши одежды – невыплаканная боль человеческих существ.

Прощай! У тебя свой путь, у нас – свой. У тебя свои песни, у нас – свои. Не исключено, что ты еще когда-нибудь встретишь наш караван, но не зови нас. Мы больше ничего не сможем тебе рассказать.

Они развернули свои лодки по направлению к невесомой лунной дороге окруженной звездами и вскоре скрылись за горизонтом. Но их песня с тех пор постоянно звучит у меня внутри. Она напоминает мне о том, что я такая же ночная странница. Странница на бесконечном пути людских судеб и заблуждений. Пути, существующем только для меня.

Мой путь это все: и змеиные изгибы дороги, и песни ветра о нескончаемых странствиях, и застенчивая синева летнего неба, и душные купе поездов, и назойливая городская пыль, и лесополоса по обе стороны рельсов, и дальнобойщики, соглашающиеся меня подвезти… Его знаки теперь для меня как открытая книга.

С этого момента ответ на вопрос «зачем» перестал меня волновать. Зато я поняла, почему не отражаюсь в зеркалах – зеркала не отражают подобных себе, даже если их поставить стеклянной поверхностью друг к другу!

Женщина немного растрепанная после сна, с заспанными глазами подошла к зеркалу – она всегда так делала по утрам. Критически осмотрела себя и чуть-чуть улыбнувшись, пробормотала: «Я тебя не знаю, но я тебя накрашу…»

Эта фраза была первым, что она говорила по утрам. Она услышала ее в какой-то телепередаче и с тех пор этот шедевр филологического искусства стал своеобразной ежедневной медитацией. Изменялась лишь интонация, с которой она произносила эту фразу. Часто женщина улыбалась своему отражению и медитация приобретала шутливый характер. Изредка мантра получалась больше ехидной, чем радостной. Еще реже – в ней сквозило отвращение к зеркальному двойнику. Вот так, день за днем, в течении многих лет она и занималась созерцанием (зерцало – зеркало, то есть «созерцать» дословно – вместе с зеркалом).

Хотя, в общем-то, для всех людей это привычное дело и ничего необычного в этом нет. Казалось бы…

Но вот что происходит с нашими зеркальными двойниками, когда мы отходим от зеркала? Неужели вы думаете, что они просто исчезают в зеркальной глади?..

Нет. Однажды они, накопив в себе достаточно наших сил, покидают свое временное пристанище для того, чтобы больше никогда в него не вернуться. И то, какими они выйдут в мир: добрыми или злыми, веселыми или грустными, счастливыми или несчастными – зависит целиком оттого, что мы говорим себе перед зеркалом, поверьте моему опыту…

Улочка, на которую я свернул всего несколько минут назад, – безлюдна и похожа на маленький кусочек Северного полюса посреди обычного заснеженного европейского города. Если пять минут тому я мог спокойно идти по тротуару, не опасаясь утонуть в сугробе по самые кончики ушей, то здесь возможность подобного развития событий выглядит не так уж фантастично.

Ощущение такое, что туче, извергавшей снег прошлой ночью, эта отдельно взятая улочка понравилась больше, нежели все улицы города вместе взятые. И тогда она остановилась, не в силах лететь дальше. Залюбовалась – хотя, по правде любоваться здесь особо не чем: обычная городская улочка, каких много. С другой стороны не мне судить о подобных вещах – мало ли какие у снежных туч предпочтения.

В общем, кто бы что ни говорил, а закономерный результат ее безалаберного восхищения на лицо! Пройти по этому тротуару можно, но только если очень-очень хочется или позарез необходимо. Или если с собой пара лыж. А у меня – ни того, ни другого, ни третьего. Но я все равно зачем-то иду вперед, подчиняясь траектории людей протоптавших для меня узкую тропинку. Может из простого упрямства. А может в надежде согреться в ближайшем кафе.

В любом случае, поворачивать назад уже поздно: вот она, вывеска вожделенного царства тепла и кофе, – метрах в тридцати от меня! Пускай с разбитыми лампочками над входом, обшарпанной дверью и ледовой дорожкой вместо лестницы – я способен все простить, если в нем подают горячий кофе!

Запрыгиваю на крыльцо, преодолев три заледенелых ступеньки одним прыжком и захлопываю за собой дверь спасительного кафе. Вовремя и не вовремя одновременно.

Вовремя – потому как стоило мне умастится за столик и одним глазом взглянуть в окно, оказалось, что на улице поднялся ветер. Да такой, что деревья сгибаются почти параллельно земле, а за снежной пеленой даже здания напротив не разглядеть.

Но и более неудачного времени выпить кофе придумать было невозможно. Все потому, что попал я ровнехонько в разгар семейной драмы. Пышногрудая, выбеленная добела перекисью водорода, хозяйка кафе – дама бальзаковского возраста и судя по всему далеко не ангельского характера – шумно ссорилась со своим то ли мужем, то ли сожителем. Насколько я могу понять из череды взаимных эпитетов, причиной их ссоры стала некая официантка Аннет, которая лет на десять – пятнадцать моложе самой этой пышногрудой хозяйки.