Вионор Меретуков - Лента Мебиуса

Нелегко примириться с мыслью о смерти. Ведь придет, придет, будь она проклята, эта страшная минута, когда будет предельно, ужасающе ясно, что вот она, эта минута, и тогда все и свершится, и он умрет, и его не станет, и он исчезнет… И исчезнет куда-то к чертовой матери его якобы бессмертное «я»… Оборвется нить, на которой подвешена жизнь. И он перестанет существовать… Точнее, он снова перестанет существовать, как не существовал до рождения… И вытечет кровь, и остекленеют глаза… Исчезнут душа и тело, исчерпав годы, отмеренные для пребывания на земле… И тогда о нем начнут говорить как о мертвеце…

Жил, жил, скажут, король, да помер, вышел весь…

Что бы там ни болтали святые отцы, а умирать страшно. И верующим, и неверующим… Страшна и смерть сама по себе, и страшно то, что за ней стоит…

Вернее, не стоит, потому что там, за порогом, ничего не стоит, ибо там нет ничего, там – пустота…

Нет никакого загробного мира, он давно это понял… Его придумали, чтобы удобнее было грешить.

И нет никакого смысла ни в рождении, ни в смерти… Нет смысла ни в чем, нет, нет этого смысла, сколько не ищи…

О такой ли жизни мечталось? Скука, скука, скука…

…Полоска ослепительно синего моря над крышами домов и застывшее лезвие одинокого белого паруса на горизонте напоминали страдающему монарху о дальних странствиях, о которых он, юный принц, когда-то грезил в прохладных дворцовых подвалах со сводчатыми потолками, выложенными фиолетовыми, с золотым отливом, гранитными тесаными брусками.

Жадно впиваясь в кубок с пенным вином, которое пахло терпкой лозой, привезенной с горных склонов солнечной Калабрии, он видел себя свободным человеком, с котомкой на плече бредущим по прямой, как стрела, дороге навстречу новым городам, окутанным голубой дымкой, и новым людям – незнакомым и прекрасным… И жизненные пространства, которые, наслаждаясь и постигая мудрость мира, предстояло ему преодолеть, были необозримы и обширны. Необозримы и обширны, как Вселенная, частью которой он ощущал себя с самого рождения…

Нельзя сказать, что король не бывал за пределами своего королевства. Он много поездил по миру. Но то были визиты. А он, маясь и нудясь неспокойной своей душой, мечтал о дальних странствиях и необыкновенных приключениях… Почему он не родился простым человеком?..

Почему его родители были не из тех, кто возделывал поля, кто строил дома, кто торговал сыром, зеленью и хлебом, кто пил вино в простых корчмах, пропахших жареной скумбрией и чесноком, кто был свободен, легкомыслен и жил одним днем?

Почему он не может, как простой смертный, забросив за спину котомку, бродить по миру в поисках чего-то такого, чему невозможно найти названия и тем более объяснения?

Кстати, о визитах. Самсон ненавидел эти визиты и все, что было с ними связано. На официальных встречах с государственными деятелями, которые, как правило, не могли похвалиться родовитыми предками, королю доводилось не раз ловить на себе странные взгляды этих облеченных огромной властью мужей.

Они смотрели на него, как на ископаемое, которому место скорее в окаменелой могиле кроманьонца, чем на высоком приеме в Букингемском дворце или на Елисейских полях. Их прячущие изумление глаза говорили, как же это так, неужели этот высокий, красиво седеющий человек и вправду король?! Неужели короли еще не перевелись?

Годы текут, а приключений все нет. Годы текут… Сороконожка вползает… Годы текут…

«Когда умерла фрейлина Ингрид? – спросила как-то королева. – Лет пять назад? Или шесть?..»

Король тогда странно посмотрел на жену. «В мае будет тринадцать», – негромко сказал он.

«Не может быть!» – воскликнула королева Лидия, вертясь перед зеркалом.

Ему почудилось, что его царственная супруга бросила на него взгляд столь огненно-злобный, что, продлись он на мгновение дольше, не миновать королю серьезных ожогов. Взгляд был короткий и острый, как тот кинжал, которым, он недавно видел в театре, некий разнервничавшийся шекспировский инженю в финале пьесы к удовольствию зрителей прикончил главную героиню, роль которой исполняла немолодая актриса с чрезмерно длинной талией и полными ногами.

«Не может быть! – повторила королева. Казалось, она ничуть не удивилась. Тем не менее, соблюдая некий, известный исключительно королевам, ритуал, сказала: – Господи, неужели прошло столько лет…» И, по обыкновению, фальшиво засмеялась…

«Короли не только не замечают, как стареют сами, – думал Самсон, – они не замечают, как стареют и умирают слуги и придворные. Слишком много людей всегда околачивается возле коронованных особ. На всех времени не хватает. И если иной раз кто-то из них испускает дух, то далеко не всегда это замечает рассеянная королевская голова. А если и замечает, то так, слегка, как бы между прочим. Если по каждому подданному горевать с полной отдачей, не щадя себя, до упора отдаваясь чувству печали, то никакой королевской скорби не хватит… И тут с Лидией нельзя не согласиться».

После скромного завтрака – в последнее время король Самсон ест мало: как-то сам собой пропал аппетит – государь направляется в свой кабинет. Ровно в десять начинается рабочий день короля Асперонии Самсона Второго.

Он садится за письменный стол. Рядом замирает статс-секретарь короля и одновременно начальник его Тайной канцелярии граф Фридрих Нисельсон.

Король рассматривает листок с распорядком дня и закрывает глаза.

Так ли начинается день у славного Манфреда?

Черта с два! В это время – Самсон Второй с тоской слышит, как старинные часы, злобно шипя, начинают отсчитывать десять глухих ударов, – Манфред, король Нибелунгии, уже хватив для поднятия настроения не менее литра крепкого винища, удобно устраивается на мягких подушках паланкина. Вот-вот торжественная процессия тронется в свой праздничный каждодневный путь. И, предвкушая райское наслаждение и не сдерживая плотоядной улыбки сибарита, славный Манфред отправится к своим изумрудно-голубым лужайкам, хрустальным родникам, кипящим газированной водой, обворожительным девушкам с черными, разящими наповал глазами и лихим друзьям, в любой момент готовым ринуться в застолье, как в последний бой, и принять участие во всяческих соблазнительных безобразиях, которые, если уж быть честным до конца, и составляют суть настоящей жизни…

Статс-секретарь деликатно покашливает… Король открывает глаза и опять уставляется в листок с распорядком дня.

Всего восемнадцать пунктов. Количество пунктов ужасает короля.

Под первым номером значится какая-то сомнительная Лига защиты животных. Король морщится.

– Нельзя ли?..

Граф понимает короля с полуслова.

– Весьма огорчительно, но вы, Ваше Величество, уже несколько раз отказывали этим почтенным дамам в аудиенции. Одна из этих кикимор… – иногда графу дозволяется умеренная фамильярность, – одна из этих кикимор, мадам Бухман, является тещей Адама Соловейчика…