Роберт Енгибарян - О, Мари!

Я сделал вид, что не слышу. Подошел к Славе, чокнулся с ним, сделал маленький глоток и отошел в сторону.

– Кто не пьет – тот гад и анонимщик! – заявил подполковник, все это время следивший за моими действиями.

– Нет, онанист! – поддержал его кто-то, и несколько человек громко расхохотались.

– Он не пьет, – заступился за меня Слава.

– И вообще, мужики, Давид хороший друг, – поддержал его другой мой сосед по комнате Алексей Качков.

– Если не пьет, тогда что здесь делает? Пусть идет на кухню – бабам помогать! А может, он беременный? – не унимался тамада.

Я поставил фужер на стол, с трудом подавив желание выплеснуть водку подполковнику в лицо. Воцарилась тишина.

– Ты, пьяный боров, уже несколько раз меня оскорбил. Но учитывая то, что ты старше меня и по возрасту, и по званию, я тебя прощаю. Постарайся впредь не нажираться как свинья!

– Ты кого, твою мать, боровом назвал?! – вскочил подполковник, но именинник обхватил его поперек туловища, удерживая изо всех сил.

– Алексей, – кричал он, – подполковник Сенин, держи себя в руках! Ты у меня в гостях! И вообще, иди домой, спать!

Подполковник, выпучив глаза и уже ничего не соображая от злости, рвался вперед и яростно рычал. Я хотел по возможности достойно уйти, но тут он вывернулся из рук Славы и кинулся на меня. Я отскочил и пинком в зад придал ему ускорение. Со всего размаха Сенин налетел на стол, подмял его под себя и вместе с посудой грохнулся на пол.

Вскочивший с места невысокий коренастый майор хотел ударить меня в лицо, но от резкого толчка Качкова оказался ко мне боком. Резким ударом в ухо я свалил его на пол, от страшной боли он заорал как резаный. Началась общая потасовка. На моей стороне были Слава, Володя и кто-то из их друзей, с той стороны тоже четыре или пять человек, остальные пытались нас разнять.

В такие минуты я всегда отключался и работал как автомат: спокойно, резко, жестко, словно в спортзале.

Кто-то выбежал. Многие остались сидеть на своих местах.

– Твою мать! Ты понимаешь, что натворил?! – кричал Слава сидящему на полу Сенину. Руки и лицо подполковника были изрезаны осколками разбитой посуды. – Свинья несчастная! Нажрался и испортил мой юбилей! Я вообще не знаю, чем это все закончится!

Уже собрался персонал столовой, вызвали дежурных. Большинство курсантов быстро ретировалось. Остались Слава, Володя, я, беспрерывно ругающийся подполковник Сенин и кричащий от боли майор. Должно быть, от моего удара у него лопнула барабанная перепонка, кроме того, он уже изрядно выпил и потерял контроль над собой.

– Вы идите, – обратился ко мне и Володе Слава. – Я все закончу и приду.

На следующий день начальник курсов собрал всех учащихся. Потом выделил тех, кто принимал участие в вечере, кроме оказавшихся в госпитале Сенина и майора. Подъехал заместитель главного военного прокурора, генерал-майор со свирепым лицом. Без долгих разбирательств всех участников драки – Шатькова, Качкова, меня, Сенина, майора по фамилии Чудиков и еще четверых человек – отчислили с курсов и на семьдесят два часа отправили на гауптвахту.

Мужики оказались порядочными. Никто никого не выдал. Все давали один и тот же ответ: выпили, поссорились, из-за чего – не помнят. Однако, подумал я, повторяется одно и то же. Все эти хорошие люди становятся безмерно агрессивными и теряют способность контролировать свои действия, как только оказываются под воздействием алкоголя.

– Старший лейтенант Ариян, медэкспертиза показала, что вы не употребляли алкоголь. Как вы оказались среди дерущихся?

– Я просто пытался их разнимать.

– Мы ознакомились с вашим личным делом. Что ж, вам опять не повезло.

С гауптвахты меня перевезли в комендатуру военной прокуратуры Москвы и вручили приказ о командировке на неопределенный срок в Казахскую ССР, Кокчетавскую область, город Кокчетав, где я поступал в распоряжение областной военной прокуратуры. Дали день на сборы.

На выходе из общежития меня встретила испуганная Фаина и дрожащим голосом спросила:

– Что случилось, Давид?

– Да так, ничего особенного. Нечаянно оказался втянутым в одну идиотскую драку.

– А почему три дня на гауптвахте? Ну, все обошлось? – с надеждой спросила она.

– Да, конечно. Но завтра я должен лететь в Челябинск. Оттуда поездом – в Кокчетав.

– Надолго?

– Не знаю. Ты почему плачешь?

– Забияка! Ненормальный! – разрыдалась Фаина. – Поехали к нам домой, все нас ждут.

Всю дорогу в такси она горько плакала. Мне было ее очень жаль.

Попытки Марка как-то развеселить скорбящую компанию не увенчались успехом. Фаина закрылась у себя в комнате и не выходила. Наум Аркадьевич с Маргаритой Абрамовной печально смотрели на меня. Сидя за накрытым к ужину столом, мы вчетвером долго обсуждали планы на будущее.

– Согласие властей на эмиграцию мы получили, – говорил Наум Аркадьевич. – Марк поедет с нами. Сложности возникли с Ниной: ее отец – член Академии медицинских наук и будто бы является носителем какой-то закрытой информации. С Фаиной вопрос пока не решен, она еще сама не уверена, что последует примеру семьи.

За каждого уезжающего Тумаркины должны были заплатить пять тысяч рублей – эта сумма равнялась шести-семилетней зарплате учителя или врача.

В кругу этих добрых, милых людей я чувствовал себя комфортно и уютно, как дома. Духовная и интеллектуальная близость, бытовая совместимость создавали ощущение родства. Я смотрел на моего умного рыжеволосого друга, на его родителей и думал: «Неужели я вижу их в последний раз?» Вполне вероятно. Но, даже сознавая это, люди заставляют себя думать иначе, надеются, что впереди их еще ждут встречи, что у них общие интересы. А Фаина? Неужели эта красивая решительная девушка тоже уйдет из моей жизни? В последние несколько месяцев она не давала мне чувствовать себя одиноким и, несмотря на наши постоянные идеологические споры, в тот период жизни у меня не было человека ближе, чем она.

– Давид, – продолжал Наум Аркадьевич, – не исключено, что на какое-то время Фаина останется одна. Мы очень надеемся на твою поддержку. Прошу, будь более осмотрительным.

Марк заказал по моей просьбе разговор с Ереваном. Вскоре меня соединили. По возможности бодрым и беспечным тоном я объяснил матери, что еду в командировку в Кокчетавскую область.

– Мам, это ненадолго. Там, говорят, очень интересно.

Трубку взял отец:

– Что случилось? Почему в такую даль? Это же степь, целинные земли, никаких условий! Быт приближен к военному, если не сказать хуже. Что ж, Давид, ты вплотную приближаешься к Берингову проливу. И не оправдывайся! Тебе следовало быть более уступчивым, в сложных обстоятельствах не стесняться идти на компромисс. Характер – вот причина твоих бед. Постарайся остаться в живых и помни: свою судьбу определяешь ты сам и никто другой. Я передаю трубку маме, успокой ее, как можешь. Не знаю, надолго ли затянется твоя командировка, но она точно приблизит твой разрыв с Мари.