Роберт Енгибарян - О, Мари!

Через десять – пятнадцать минут перечисления успехов нашей страны в труде и науке, особенно в освоении космоса, я заметил, что несколько усталых мужиков на последних рядах уже заснули – скорее всего, перед лекцией они приняли изрядную дозу спиртного. Через сорок пять минут, мысленно находясь где-то далеко, я закончил выступление под жидкие аплодисменты собравшихся и уже хотел с чувством выполненного долга вернуться на свое место, как вдруг с третьего ряда поднялась высокая светловолосая женщина с приятным, чуть длинноватым лицом, примерно моего возраста или немного старше, и попросила ответить на ее вопросы. Во время лекции она сняла ватник, так как в натопленном зале уже было жарко, и осталась в светлом простеньком жакетике.

– Товарищ лектор, – начала она, – тема нашей сегодняшней встречи была заявлена несколько иная. По первой части объяснение нами в основном получено, а вот как насчет агрессии НАТО? Почему вообще они должны развязывать агрессию против нас? Мне это непонятно. Вы ведь сами признали, что они пока живут лучше, чем мы. Только не говорите, пожалуйста, что они хотят завладеть нашими природными ресурсами, – это известный аргумент, его всегда повторяют. Но у меня каждый раз возникает один и тот же вопрос: кто-то ведь должен будет здесь работать? А в таких условиях никто, кроме нас, работать не захочет.

«Немчура… фашистка», – донеслись до меня приглушенные голоса из последних рядов, где сидели выпившие мужики. Я понял, что эта женщина и есть Регина Шнайдер. Бедная, неспокойная душа, что движет тобой? Жажда справедливости, желание докопаться до истины? Неужели ты не можешь жить спокойно, следуя законам природы, которые незыблемы для всех и во все времена?

– Поставленный вами вопрос, безусловно, очень интересен и требует неких дополнительных пояснений, которые я с удовольствием изложу вам после собрания. А сейчас вкратце раскрою суть темы для наших слушателей. Запад боится неминуемого поражения в мирном соревновательном труде, подобно тому, как он уже потерпел поражение в космосе. Капиталисты понимают, что тогда им труднее будет справиться со странами социализма. Поэтому они вынашивают разнообразные планы, порой не вполне мирные, не исключающие и применение силы.

«Молодец, Давид! – подумал я. – Складно врешь! Да так нагло, что и Суслов с Геббельсом позавидуют». В зале снова зааплодировали, и публика начала расходиться. Я заметил, что Регина осталась сидеть на своем месте, разочарованно глядя на меня.

– Здравствуйте, Регина, – спустившись со сцены, я подошел к ней и протянул руку, но она сделала вид, что не замечает. – Какой ответ вы хотели услышать? «Долой социализм»? «Люди, я нагло вру и сам ни на йоту не верю тому, что говорю»? А потом сменить военную форму на арестантскую робу и оказаться в ссылке рядом с вами? Похоже, вы неглупая женщина, но я лучше адаптирован социально. Я отдаю себе отчет в том, что нанесу вред не только себе, но и самым близким для меня людям. Кроме того, вы думаете, этот народ будет мне сочувствовать? Поймет меня? Им до этих истин, как мне пешком до Парижа. Поймите, ваша жизнь больше всего нужна вам и вашим близким. И главная задача любого homo sapiens – прислушаться к голосу инстинкта самосохранения. Живите! Идеологический идиотизм не стоит вашей жизни. Она у вас одна!

Девушка ошарашенно смотрела на меня. В глазах у нее заблестели слезы.

– Регина, у вас есть семья?

– Пожилая мама и сестра-студентка. Папа давно умер, а мой жених, с которым мы дружили со школьной скамьи, ушел после моего ареста.

– Какой срок вам определили?

– Пять лет, три я уже отбыла.

– Понятно. Я постараюсь вам помочь.

– Не надо. Мне нечем ответить.

– Человеческая благодарность – лучший и самый дорогой ответ.

– Товарищ капитан! Товарищ капитан!

– Иду, Тимофей Петрович, иду!

Снова повернувшись к Регине, поймал ее удивленный взгляд. Я подмигнул ей, улыбнулся и вышел из зала.

– Что, Давид, глаз положил на эту немку-училку? Да ну, кожа да кости! Смотри, какие у нас девушки – двумя руками не обхватишь!

– Тимофей Петрович, дорогой, жалко ее. Заблудшая душа. Правду ищет, а это до добра не доведет.

Середина апреля. По словам старожилов, весна наступила в этом году довольно рано. Бескрайние просторы степи покрылись разноцветными бутонами. Море цветов до горизонта… жаль, что холода начинаются уже в начале сентября. Может, идея освоения этих земель не такая уж бредовая, как показалось мне зимой? Я с удовольствием подумал, что месяца через два полностью завершу работу по этому делу и представлю обвинительное заключение на утверждение прокурору. Может, тогда мне удастся вновь перебраться в Москву?

Как всегда по воскресеньям, позвонил из конторы совхозной администрации домой. Обычно я по нескольку минут говорил сначала с мамой, отвечая на вопросы о том, как я живу и чем питаюсь; затем к телефону подходил отец и интересовался моей работой и тем, что происходит вокруг меня; потом, если брат был дома, обсуждали его дела.

Почувствовав скрытую тревогу в голосе матери, я насторожился. Через пару минут к телефону подошел брат и начал быстро и сумбурно что-то рассказывать. Я перебил его, попросив заткнуть фонтан и позвать отца.

– Папа в ванной. В следующее воскресенье с ним поговоришь. Ну все, пока, – брат положил трубку.

Немало удивленный таким ответом, я продолжил заниматься обычными воскресными делами. Отдал белье в стирку – мать девушки-официантки, с которой встречался водитель Тихон, за умеренную плату два-три раза в неделю убирала наш дом и стирала вещи, дополнительно к этому я договорился с ней о глажке моей одежды. Потом баня, обед, ужин, чтение. Ночью, как обычно, послушал «голоса» и улегся спать, но через час, как ужаленный, вскочил с постели. Что-то случилось с папой! Не мог он пробыть в ванной так долго, зная, что я всегда звоню именно в это время.

Всю ночь я ни на минуту не сомкнул глаз, лихорадочно гадая, что могло случиться с отцом. С трудом дождался десяти часов: с учетом разницы во времени дома было восемь утра. Пошел в совхозную администрацию, попросил телефонистку соединить меня с родительской квартирой. Никто не брал трубку. Подождал до одиннадцати – в Ереване настало девять утра и начался рабочий день – и дал телефон секретариата отцовского журнала. Трубку сняла Офелия – ответственный секретарь.

– Офелия, добрый день, это Давид. Хотел поговорить с отцом.

– Здравствуйте, Давид. К сожалению, его нет на месте.

– Офелия, скажите, что случилось? Я уже несколько дней не могу с ним поговорить.

– Давид… в общем, ваши велели не говорить, но мне неудобно врать. Папа в больнице – проходит обычную диспансеризацию.