Айтен Акшин - Вальс на разбитых бутылках

Стоявшие рядом переговаривались, смеялись. В толпе все время происходили какие-то колебания, движения, сопровождаемые извинениями, слившимися в один единый свистящий звук. Стало даже теплее. Наримана трогали, легонько передвигали. Так как двигали вперед, то он, не протестуя, покорно подчинялся этим беззлобным подталкиваниям и незаметно для себя очутился неподалеку от машины полицейского патруля. Полицейских было трое. Двое мужчин и одна женщина. Выйдя из машины, они по одному заводили в нее отогреваться малышей, которые выпрыгивали потом оттуда с конфетами и печеньями. Нариман засмотрелся на женщину в полицейской униформе. Она была красива и знала это. Свет прожектора падал прямо на нее каждый раз, когда она поворачивалась лицом в его сторону. В этом искусственном освещении, установленном на всех крышах зданий, обрамляющих площадь, она была словно на сцене. Глядя на ее широкие черные брови и по-детски пухлые губки, раскрывающиеся в улыбке, он думал о том, что встретить улыбающуюся красавицу-полицейского, раздающую малышам конфеты, можно лишь в новогоднюю ночь. Одновременно стало неуютно и от промелькнувшей мысли, что находиться рядом с полицейской машиной может оказаться далеко небезопасно. Однако картинки возможных бесчинств, возникшие в его воображении, пропали, как только он оглянулся на лица стоявших рядом и мирно улыбающихся людей.

Толпа вдруг задвигалась и загудела. Встав на цыпочки, он увидел лишь море голов. Вновь опустился, поднял голову наверх и высмотрел несколько маленьких звездочек. Прежде чем успел вскинуть руку с часами под свет прожекторов, увидел как все, словно по команде, стали лихорадочно открывать бутылки. Нариман вспомнил о своей бутылке, за которую все это время держался, как за ручку портфеля, и замер, лишь сейчас поняв, что давно уже не открывал шампанского и вообще никогда не умел этого делать без того, чтобы кого-то не облить.

С тоской оглядев спины стоящих перед ним людей, он опасливо перевел взгляд на свою бутылку, затем, обреченно вздохнув, снял блестящую обертку и ухватился за пробку, которая на удивление легко подалась. В бутылке что-то слегка зашипело. Нариман слегка приподнял бутылку, пытаясь что-то вычитать на этикетке, усомнившись в том, что держит в руке действительно бутылку шампанского. Не успев похвалить про себя предусмотрительных итальянцев, позаботившихся о том, чтобы в новогоднюю ночь, в толпе подобно этой, такие неумехи, как он, не забрызгали бы стоящих рядом, в неожиданно зависшей на мгновение тишине он услышал первый удар часов. Стоящие рядом выкрикнули тут же: «Dodici!» [14] – эхом прокатившееся по толпе. Раздался второй удар. «Undici!» [15] – откликнулись хором окружавшие Наримана. Он умел считать по-итальянски лишь до пяти и удивился, не слыша привычного уху счета. «Наверное, они считают от двенадцати», – догадался он. «Dieci! Nove! Otto!» [16] – размеренно прокатывалось по толпе за каждым ударом часов.

Совершенно разные по характеру и судьбам люди, собравшиеся на площади, превратившись в единый живой организм, хором отсчитывали последние мгновения уходящего прошлого. Что-то задрожало внутри, к горлу подкатил комок, увлажнились глаза и, не пытаясь объяснить самому себе, что происходит у него на душе, Нариман зашептал с покатившимися из глаз слезами: «Altı, Yeddi, Səkkiz…» [17] Что-то заканчивалось прямо сейчас на этой площади, в совершенно чуждом к его боли городе, в окружении ничего не подозревающих о нем людях, и начиналось нечто новое. Находясь между двумя этими неумолимо отодвигающимися и также неумолимо приближающимися временными пространствами, он ощущал полную беспомощность. Оттого, что не знал каким будет для него, для его родных и близких, для его города и его людей приближающийся новый год. Чувствуя себя маленьким беспомощным ребенком, неумело живущим, спотыкаясь об разбросанные какими-то чужими дядями и тетями предметы, и кое-как добирающимся каждый вечер до своей узкой кровати. Неизвестность пугала, страшила, но упакованный в толпе совершенно чуждых ему по языку и культуре людей, он почувствовал себя вдруг увереннее. «Due!!!» [18] – продолжала считать толпа. «On bir…» [19] – шепнул Нариман.

С последним ударом все слилось в один мощный выкрик, прокатившийся над толпой. «А-а-а-а!!!» понеслось со всех сторон, постепенно формируясь в «Ау-угу-ури!» Кричали все.

– Augurii! [20] – кричали у него за спиной, кричали рядом и кричали стоявшие перед ним.

– Аугури, – смеялся Нариман, не вытирая крупные слезы и, отхлебнув шампанского, приподнял его над головой и вновь закричал, словно пытаясь защититься от беспристрастно наблюдающей за ним силы с безмолвного черного неба с немногочисленными скупыми звездочками.

– Augurii! – крикнул кто-то над ухом и Нариман очутился в чьих-то объятиях. Чмокнув в щеку, его выпустили. Он увидел отпустившую его девушку и застыл от удивления. Стоявшие до этого рядом незнакомые друг с другом люди обнимались и расцеловывались. Наримана вновь кто-то крепко обнял. Похлопав по плечу, мужчина одного роста и комплекции с ним продвинулся дальше.

Выстрел первого новогоднего салюта раскатился над площадью. Поднявшаяся вверх красная точка раскрылась белыми цветами. «А-а-а!» пронеслось в толпе. Цветы постепенно исчезли, оставив за собой печально закружившиеся золотые листья, тающие в полете. «А-а-ах!» выдохнула площадь разом. Нариман, запрокинув голову, восхищенно смотрел на непрерывный фейерверк. Гулкие выстрелы звучали один за другим, разукрашивая небо в фантазию соцветий, живущих в мгновении. «А-а-а! А-а-х!» раздавалось то и дело в толпе.

Половинку соцветий закрывало собой возвышающееся по правую сторону здание, но Нариман не жалел о том, что не сумел пробраться до середины площади, ему хватало и той половинчатой красоты, что вспыхивала прямо над головой. Что-то ушло, стерлось, забылось. Он ощущал себя перед чистым листом бумаги, на который можно переносить лишь нужное и доброе из уже исписанных его непонятным почерком страниц прошлого. Он закрыл глаза, вытянувшись в сторону неба, словно желая удержать в себе раскрывающиеся в ночи серебристые и золотистые цветы фейерверка. Легкие капли тронули его веки, губы и щеки. Нариман открыл глаза. «Дождь все-таки пошел», – подумал он прежде, чем успел ощутить толчок. Едва удержавшись на ногах, он слегка отступил назад, получив тут же второй удар.

Недоуменно оглянувшись, он увидел странно пригнувшихся, словно прячущихся от чего-то людей. Какое-то мгновение он стоял почти один, вытянувшись во весь свой невысокий рост, крутя шеей, все еще не понимая отчего приседают окружающие его люди, пока не увидел поблескивающие на свету перекрестные брызги шампанского, которыми неподалеку от полицейской машины одна группа молодчиков обливала другую. Почему-то в этот момент ему страстно захотелось узнать, где прячется красивая женщина полицейская. Встав на цыпочки, он попытался высмотреть ее и охнул от боли. Брызги шампанского попали прямо в лицо. Схватившись за глаз, он присел, как и все. Повернувшись спиной к обливающимся, начал лихорадочно искать платок в нагрудных карманах. Для этого полную бутылку с шампанским, от которой он успел отхлебнуть лишь один глоток, пришлось зажать между ног. Найдя платок, он закрыл им больной глаз, продолжая сжимать коленками бутылку, твердо решив, что обязательно найдет обидчика и выльет ему на голову остатки шампанского. Как именно он это все проделает, было неясно ему самому, потому что все мысли были заняты горящим глазом. Временами казалось, что он вообще останется без глаза. «Воды бы сейчас», – тоскливо подумал он и схватился опять за бутылку. Наконец-то, из глаз потекли слезы и боль постепенно ушла. Теперь заныли спина и коленки.